Ольга Шипилова - Лишние люди

– Смотрите, – кричали люди, – собака поет! Поющая собака!

И отыскивали в сумках, рюкзаках, карманах мобильные телефоны, фотоаппараты, камеры, чтобы оставить себе на память удивительное мгновение, чудо, происходящее на вечерней набережной курортного города. Опускались шелестящие бумажки и звонкие монеты в черный футляр музыканта. Ликовала толпа, потрясенная увиденным. Ликовал музыкант, подсчитывая деньги. А пес просто пел.

Вторые сутки его терзал голод. Он мог бы, конечно, подобрать черствую булку, которой еще утром сердитая старая женщина кормила голубей. Но птиц было слишком много, а старуха бросила в него камень, поэтому он устало отошел в сторону и, молча, наблюдал, как тощие голуби жадно расправляются с черствым куском. Он пах корицей, и пес даже отвернулся, чтобы желудок перестали сводить судороги. Несколько раз он подходил к гастроному в центре набережной, где большие башенные часы отмеряли человеческое время. Прозрачные витрины манили его изобилием еды, тяжелые двери, открываясь и закрываясь, всякий раз извергали головокружительные запахи и будоражили воображение пса. Он прильнул к теплому, согретому за день солнцем, стеклу и представлял, как восхитительные человеческие изыски наполняют его высохший желудок. Но оттуда его тоже прогнали, чтобы он своим жалким видом не наводил тоску на посетителей самого дорогого гастронома в городе.

К вечеру, одурев от усталости и голода, он пришел к морю в надежде отыскать хоть что-нибудь. Среди камней пес учуял сладкий креветочный запах. Порывшись в гладких булыжниках лапой, он обнаружил несколько несъеденных розовых рачков. Пес слизал их языком, но ничего не почувствовал. Они моментально пролетели по горлу и исчезли в желудке, лишь усилив голод и судороги. Красное солнце медленно пряталось за горными хребтами, напоминая сначала румяный пухлый лаваш, который пес рассмотрел в витрине магазина на блестящем подносе, а потом изгиб жареного пирожка с мясом из все того же гастронома с большими башенными часами. Он сидел и смотрел на солнце до тех пор, пока горные хребты не насытились светом и теплом полностью, оставив взамен надвигающуюся южную ночь. Чуть выше набережной, едва сгустилась темнота, развели веселые песни цикады, своей трескотней они пытались заглушить шум прибоя, и пес, чтобы не слышать их, подошел ближе к морю. Он опустился в воду и трижды отхлебнул из набежавшей пены.

А потом раздалась музыка. Она встревожила его, заставила позабыть о голоде и горьковато-соленом вкусе моря на чувствительном языке. Он растворялся в ней, словно стал бестелесным. Пес брел на звуки музыки, как если бы это было его избавлением. И вот теперь он пел. Забывшись, не ощущая ничего кроме блаженства. Тем временем людям наскучила поющая собака. Не бесконечно же восхищаться чудом! Рано или поздно все становится обыденным, сколь сильно оно ни тревожило бы и ни удивляло бы при первом взгляде. Да и не было нужды продолжать восхищаться живой собакой, когда она навсегда осталась запечатленной на цифровом носителе, и по первому требованию удивит и исполнит понравившуюся мелодию. Людей манили новые зрелища.

Музыкант выгребал деньги из черного футляра, заботливо протирал тряпичным лоскутком свой инструмент. Пес сидел рядом. Едва музыка стихла, он снова ощутил голод и где-то в глубине своей собачей души возымел надежду на то, что человек, который был совсем недавно так добр к нему, пожертвует всего одной монетой, чтобы купить для него румяный лаваш, или жареный пирожок с мясом, или хотя бы четвертинку хлеба в гастрономе с башенными часами. Музыкант бережно спрятал саксофон в футляр, стряхнул с рук усталость и довольный собой гордо зашагал по набережной. Пес осторожно поплелся следом. Он шел настолько тихо, насколько позволяла ему собачья сноровка, лишь бы присутствием своим не спугнуть добрые намеренья человека накормить его. Музыкант двигался вперед, не оглядываясь, уверенно продирался сквозь человеческие тела, совершающие вечернюю прогулку. Пес лавировал между ухоженных ног людей, старясь не испортить их обувь своей неосторожностью и не упустить из вида лакированные туфли музыканта. В один момент псу даже показалось, что человек позабыл о нем, но только всего на одну минуту. Потом пес вспомнил, как человек перед ним вставал на колено, не жалея собственных брюк, как жалобно вздыхал саксофон, и тревога покинула его. Еще несколько ловких бесшумных движений вслед за музыкантом… И о боги! Души людей шире, чем море! Человек направился к гастроному с башенными часами в самом сердце набережной! Еще чуть-чуть, всего немного, и румяный пирожок, или круглый лаваш, или четвертинка черного хлеба будут предложены ему как награда за пение. Только бы другие псы не стали свидетелями этой сцены, а еще хуже – голуби! Пес взглянул на спину человека в белой рубашке, когда тот скрывался за тяжелыми дверями гастронома, и остался ждать снаружи, привычно устроившись возле витрины, которая успела потерять свое тепло. Сердце пса наполнилось любовью, он готов был вылизать лакированные туфли музыканта, избавить пересохшим языком его одежду от пыли и кристалликов соли, только бы суметь отблагодарить, только бы проявить свое признание. Когда музыкант вышел из гастронома с полным бумажным пакетом, пес закрыл глаза. Сейчас, именно сейчас, его ждет долгожданное угощение! Как только сдержаться и не наброситься на еду, как это делают птицы или дворовые псы, только бы не потерять своей собачей гордости! И пока пес раздумывал, как лучше принять пирожок, или лаваш, или четвертинку хлеба, музыкант прошел мимо него и скрылся за ровными рядами стройных пальм. Пес тряхнул головой… Не может быть! Человек забыл о нем? Он хотел броситься следом, но проходившая рядом пара туфель больно ткнула его в ребра. Конечно, не специально – души людей шире, чем море! Пес взвыл от боли, но тут же успокоился, вспомнив, что его могут прогнать от гастронома снова. Он прижался острым позвоночником к витрине и остался сидеть. Один. Голодный и несчастный среди проходящих мимо сытых и счастливых людей.

По другую сторону витрины стоял седой старик. Он был беден, а его кошелек пуст. Старик редко заходил в гастроном с башенными часами, и если подобные визиты случались, то только для того, чтобы посмотреть на дорогие продукты. Весь вечер он слонялся по набережной, не зная, зачем спустился со своих гор в его-то годы. Сначала он задержался возле мимов, затем скоротал несколько часов, рассматривая картины талантливых художников, и еще некоторое время он потратил, любуясь чудом – собакой. Она пела под саксофон, на котором играл, должно быть, настоящий счастливчик – ее хозяин. Старик смотрел и не мог поверить, что собака поет. А потом старик почувствовал голод. Он зашел в гастроном и пересчитал монеты. Хватало только на хлеб, и старик показал высохшим пальцем на большой лаваш. Собираясь покинуть гастроном и сетуя на цены, старик вдруг увидел острый позвоночник, прижавшийся к витрине с другой стороны. Серая шерсть расползлась по толстому стеклу. Оголившаяся кожа выглядела такой жалкой, что старик подошел и погладил витрину. Шерсть дышала. Старик оставил свою руку на стекле, и что-то удушливое сдавило горло. Витрина оживала, наполнялась теплом. Теплом старой сморщенной руки и теплом острого позвоночника с расползшейся серой шерстью. И вдруг позвоночник обернулся. Старик вскрикнул: