Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова (сборник)

– Не снимай, понял, – погрозил ему кулаком брат. – И в воду не лезь. И ты, Петух, еще в воду сунешься, шею отверну.

У Пашки зародилась в голове хозяйская мыслишка, и, еще раз окликнув Сохатого, заставив его присматривать за ребятами, побрел в сторону бродничавших рыбаков.

По песку ползли крылья бродника, и в ячеях среди блескуче зеленого шелковника, бурой листовой травы и жидкой тины, как в ознобе, дрожали редкие окуньки, а квелые против окуня чебаки уже засыпали, безжизненно волоклись по песку, растопырив красные перья, взблескивая и зеркалясь на солнце боками; и только щучки-шардошки отчаянно бились, подпрыгивали на песке, разевая зубастые пасти. Два рыбака, молодой и бывалый, вытягивали крылья бродника, проваливаясь незагорелыми, жилистыми ногами в глубокий песок, при этом азартно косились в сторону мотни, высматривая там рыбу, даже и не отмахиваясь, не отдуваясь от черно облепившей мошки. Переговаривались изредка, почти шепотом, точно боясь спугнуть рыбу да и сам фарт.

– Дядя Митя, чайки вьются в небеса, жди от моря чудеса, верно? – тихонько засмеялся молодой.

– Не сглазь – шикнул на него бывалый.

Пашка знал, что рыба в мотне, пузырящей воду под самым берегом, а в крылья залетает редкая, одуревшая с испуга, и готовил майку под мешочек: затянул лямки узлом, для пущей прочности смочил узел водой. Теперь ему нужно было подсобить рыбакам, а вернее, выказать услужливый вид, и жареха [10] Жарёха – рыба на одну зажарку. обеспечена. При ладной добыче, а такая ожидалась, отбросить малому десяток-другой на жареху совсем не накладно и душе утеха – пособил скудному; тем более, все в деревне знали, что если Пашка не принесет, то рыба, еще не берущая на удочку, никак в семкинский дом не заплывет, а рыбки свеженькой всем охота – даром, что ли, возле озера жить?! Нет, не в урон даже при худой добыче кинуть парнишке котелок мелочи, какая, Боже, нам не гожа, а уж тому-то радость!.. Тащит домой, аж запыхается от гордости, довольный, для пущего форса снизает эту мелочь на проволочный кукан, чтобы вся улица дивилась: ай да Пашка, ай да молодец… боёвый парень у Сёмкиных растет, – куда с добром, кормилец. Ишь ты, и рыбехи где-то раздобыл, – наудил, поди. Мал, да удал.

Среди бродничавших Пашка признал дядю Петю Краснобаева, Ванюшкиного отца, который стоял по колено в воде, взбунчивая ее иссиня-белыми, беспокойными ногами, запугивая рыбу в мотню.

– Лексей, тише тяни, тише! – отрывисто, лающим голосом покрикивал он, нервно отбрасывая со лба крылья полусивых волос. – А ты, Митрий, – мать тя за ногу, копучий!.. – давай, давай, шевелись! Тяни, тяни ходом, не отставай. Упустим же, идрит твою налево. Во, во!.. под крылья пошла!.. И мотня поднялась… Прижимай, мужики, крылья, прижимай!.. Ходом тяните, ходом, ребята!

Иногда он затаивался и, сморщившись, как от зубной боли, перекосив рот, обметанный седоватой щетиной, протяжно и властно смотрел мутно-голубыми глазами в сторону мотни, будто приказывал рыбе ласковым голосом: лезь, дура, в мотню!.. лезь, милая!.. лезь, тварина безрогая!.. Потом настороженно, со звероватой цепкостью озирался из-под кустисто нависших бровей и еще торопливее бурунил воду ногами, вздымая сорную муть, кышкая рыбу от крыльев в мотню и подстегивая своих помощников бриткими матюгами.

По-сухому вытягивал бродник старший сын Петра Краснобаева – Алексей, крутоплечий, в бугристых мышцах, осадистый парень, недавно нагрянувший с городской невестой; за другую жердину тянул Дмитрий Шлыков, Маркенов отец, прозываемый в деревне Хитрым Митрием, еще молодой, но до времени отяжелевший, оплешивевший мужик. Возле перевернутой вызеленевшей от древности, полусгнившей лодки красовался неведомо как добытый Хитрым Митрием армейский «Ирбит» с люлькой, а к мотоциклу была прицеплена двуколая тележка – рыбу грузить, ежли не влезет в люльку.

Когда Пашка сунулся к рыбакам со своей подмогой, изготовившись тянуть крыло вместе с Алексеем, то не выдержал и ахнул, выпучив глаза:

– А рыбы-то-о в мотне, дядь Петь!.. Видимо-невидимо…

Дядя Петя, неожиданно узрев парнишку, знобко передернулся, – может быть, от того, что больно уж тот личил на своего отца, Николу Сёмкина, бывшего рыбнадзора, лихо погонявшего здешних рыбачков. Мужик от неожиданности чуть не сел в воду, потом облегченно вздохнул:

– Вот, холера, напугал так напугал, чтоб тебя комуха [11] Комуха – нечистая сила. побрала. Но-ка, шурш отседова. Шагом арш! – сдавленным шипением шугнул он парнишку от себя и даже нервно отмахнулся. – По-одкрался… Много вас тут ходит, на всех не напасешься. Всем давать, не успеш штаны скидовать… – он говорил сипловатым шепотом, будто кто-то мог услышать среди серо-зеленого озерного покоя. – Дуй, дуй отседова, дуй по холодку!

– Бросим, отец, маленько… на жареху, – косо глянув на Пашку, сморщившись, попросил Алексей.

– Кончай рассусоливать, тяните, – махнул рукой отец. – Чего встали? А то, неровен час, рыбнадзор нагрянет.

– Да кинем с пяток, чего жадничать. Жалко парня.

– Жалко у пчелки, – проворчал отец и опять стал шуровать ногами в воде, пугая рыбу в мотню. – Кому бы другому дал, а этому не в жись, – сёмкинская родова, – может быть, сейчас, когда отец с помощниками добывал рыбу помимо закона, то припомнилось ему, как Пашкин отец однажды вытянул его мокрым веслом и ославил вначале перед начальством, поджидавшим рыбки на уху и про запас, а затем пошел славить по деревне, и по сей день славит, костерит, обзывая кулацкой мордой.

Конечно, не отроду Пашкин отец пил горькую беспробуда и просыху, не весь век провалялся возле винополки или под крапивным забором в обнимку со сморенной на жаре коровенкой. Нет, шла у Николы Сёмкина и другая жизнь, и Пашка знал ее, похвалялся на всех перекрестках, расписывая отцовы подвиги, какие случались, а каких и быть не могло.

Пришел Сёмкин с войны в одночасье со своим товарищем Петром Краснобаевым, слегка контуженный, но при ордене Славы; вот за это, и что воевал в разведке, его и пихнули в рыбнадзоры. Люто взялся фронтовик за правеж мужиков: резал сетешки налево и направо, отбирал бродники и раздаривал щедрые штрафы, не глядя: кум ты, сват, друг иль брат, – всех под одну метелку мел. Поначалу в деревне, заброшенной Богом к лешему на кулички и вроде забытой там, испокон века привыкшей вольно, кулями черпать рыбу из окуневых озер, дивились такому диву дивному, потом, больно ужаленные, пробовали толковать с ретивым рыбнадзором за бутылочкой винца, пытаясь задобрить, а всё без проку. Пашка, прибегавший играть к своему дружку Ванюхе, слышал, как Ванюшкин отец учил его батяню жизни, – тогда отцы еще жили в соседском ладу.

– Все мы, паря, из одной деревни, одним миром мазаны, и чо нам, соседям, из-за вонького окуня грешить, – наставлял Петр Краснобаев, разливая в кухне водку по стаканам, а ребятишки тем временем, кое-что уже смекая, несмотря на малые годы, прислушивались к разговору из горницы. – Слава богу, рыбехи у нас пруд пруди, на наш век за глаза хватит, а ишо и ребятам останется.