Давид Паташинский - Читай меня по губам

Поэт в России больше никогда.
Летит в зенит расстрелянная птица.
Не ждут дожди, и мокрая вода
умоет опрокинутые лица,
склонившиеся над арбузом слов,
плевать их под себя, и будь здоров.

Поэт в России больше, чем звезда,
но меньше солнца, потому сверкает
и падает, и падает с моста
судьба его, нелепая такая,
смола последняя обугленной коры
нам освещает путь в тартарары.

Когда и не мечтали мы о чем
сейчас читаем новую газету,
звенела музыка, он падал, обречен,
и мы следили пар его тепла.
Не сетуй на пустые зеркала,
ты в них не отражаешься, раздетый,
и не открыть ни сердцем, ни ключом
ту комнату, что выжжена дотла.

Поэт в России. Здравствуй, дорогой.
Не узнаешь? Да я и сам не знаю,
пройду, как дождь, неслышною водой,
лови меня, страна моя лесная.
Скажи мне да, вся исходя на нет.
Поэт в России больше не поэт.

Морская вода утешает, речная лечит,
степная вода на ладонях лежит больная,
а утром все птицы уходят на небо, значит
на небо уходят птицы, и ветер тоже.

И если ты плачешь: Боже, прости смешного,
и если ты босиком по росе, по веткам,
по синему пастбищу, где молодые бродят,
по черной траве, где оранжевые фиалки.

И если ты плачешь жалко, и больно как-то,
и падают капли на светлое время суток,
и падают капли вверх, на небо, где птицы снова
летят и гуляют, и нет им опять покоя.
И это, наверное, жизнь у меня такая,
ходить между вами, слова разбирать на штучки,
слова собирать на пачку, давай закурим,
ходить между вами, послушай, давай закурим.

И воздух, смотри, он опять не бумага – калька,
и все, что дышали, теперь черно-белый оттиск,
и все, что бежало в оттепель, в горы, в горы,
теперь не вернется, а мы его так просили.
И все остается в силе, и мир пропавший,
и лилий головы мертвые на проспекте,
а в слабости только мальчик, слова пропевший,
а в слабости старая книжка на две тетрадки,

и ты не поверишь, редко, но где-то были,
белели парусом, морем синели строго,
шинели стояли колом, когда они пропадали,
и царь, и женщина, и дым стоял над оврагом.

Виноград идет по городу, заглядывает в окна,
время спать, но время дорого, время так бесповоротно.
Виноград кислее ревеня, бьют часы на старой ратуше.
Время жить, да мало времени, что ни вечер, так пора уже.

Разрешили бога ради нам, успокоили, не трогали.
Улыбнись мне, виноградина, бестолкового предлога ли
замечая, запоздалая, сверкающая, самая,
обними меня, усталого, упругая лоза моя.

Виноград идет по городу, заплетя дорогу винную,
время выпорото, вспорото, выгибая шеи львиные,
гривы тянет до луны свои, мы и сами дали корни бы,
да не хочет думать мыслями тьма немая, заоконная.

Постараемся зажмуриться, как дойдем до поворота мы.
Виноград минует улицы, фонари стоят сиротами.
Что забыть, когда не вспомнить нам, по ночам не чуя холода.
Воздух морщится оскоминой. Виноград идет по городу.

Остановите музыку, я выйду,
не мне считать вороновую чернь,
в стране потерь строке послушно лыко,
а головам до шапки дорасти
не позволяет каменное небо,
я вдаль смотрел, и не было меня,
и пули милые летели мимо,
и девочка смеялась у ворот.

Остановите музыку, я пьяный,
мне воздухом налили рукава,
смешно упрямым пальцам вниз ронять
на клавиши, на кривиши стальные,
в стране потерь ведру не нужен дождь,
дома растут, как мальчики, внезапно,
остановите музыку, я выйду,
остановите музыку совсем.

я отмою от цветов твое страшное лицо
поцелую черный лоб обниму тебя навзрыд
где глаза твои сейчас где чудесный вкусный рот
почему не говоришь нам так нужно говорить

ты не помнишь как любил гладить волосы твои
пел тебе читал тебе приносил тебе попить
не осталось ничего кроме неба и любви
как теперь прикажешь жить как теперь прикажешь жить

Волк в овчарне, следы случайного божества.
Белые, глядящие вверх цветы.
Гудящий чайник. Утром ничего не говорит Москва.
Москва в руках торжествующей гопоты.
Москва принадлежит предателям, дуракам,
сволочи, у которой все пальцы давно во рту,
поэтому не за вас поднимаю свой тяжелый стакан,
синеющий на свету.

Рука печальная все не решается помахать,
и на причале только и смех, что блиц
различает, чтобы фотографию угадать,
такая, наверное, особенность у столиц —
кроить по образу, когда образ нынче один
борца со свободой за собственные права.
Как получилось, настойчивый господин,
что у тебя на дворе не растет трава?

Утром лица белы, да голоса красны.
Рельсы остры, масло еще в цветке.
Время вставать, десять часов весны.
Время гулять погоду рука в руке.
Время кружить по городу вальс-бостон,
воздух пить, набираясь случайных сил.
Слушать, как нежно за голубым мостом
песню поет буксир.

пошто и вам с берданом на боку
поющим пиво пьющим краковянку
скачи мой конь ужасную скаку

а на рассвете вышли обезьянки
оставив избы пить сырой туман
топор забыв схватился за баян ты

а жить-то где любезная шарман?
как обессудить вышние загулы
забавы пороха протертый доломан

висит в углу унылый как акула
что мы ловили в прошлую сирень
такого воздуха что падаешь со стула

пошто и вам глазами набекрень
рассвет встречая в кресле у камина
закрыть бы их да батюшка мой лень

мне даже водки выкушать вломину
тогда иди сюда моя фемина
и шелк волос и взрыв твоих колен

живые татушки гуляли по траве
ты прошептала мокрое приве
луна открыла полное окно
пришло давно

а на запястье отмечает час
железный жук и он один из нас
его глаза как камушки блестят
усы свистят

а я все пью работаю и пью
я i love you ни капли не пролью
мой покер сдан но утонул в репье
дурак крупье

А окно заиндевело.
Холодно, налей мне чаю.
Я скучаю без ватрушки.
Снег такой прозрачно-белый.
Принеси мне одеяло,
я замерз.

Помнишь, под окном стояли
пять берез.
Тонкие такие, нежные.
Бело-черные стволы.
Листья все давно осыпались,
такая, брат, зима.