Дмитрий Силкан - Всенощные бдения Фауста. Апокрифический список поэмы

И сегодняшний расползшийся (весомо и масс-культово) читатель «по-барски» рассердится – естественно, не на своё модное невежество, а на силкановскую «заумь» и выспренность! И поделом ему, обиженному – между кукишных пальцев – бесноваться…

Однако у автора «Всенощных бдений Фауста» – куда более значимые, «заслуженные» супостаты… которые (пусть, не по нулям, а полуобразованно, но все ж таки: «элитарно» и «интеллектуально») презентациозны – и настолько, что беспредельно норовят монополизировать по своему чванству всю христианско-мистическую проблематику с ее заведомо не антропоцентрическим и не гуманным – по-интеллигентски! – блезиром.

Дмитрий Силкан как раз и убойно нацеливается на подобную абсолютизацию Божественных смыслов – (но не собственно догматических, соборных правил!) – тем самым адекватно лишая своих оппонентов не воцерковленно-мистериальной, а наоборот: самозваной в духе! – «жизни».

Жизни, с ее исключительно рациональным (и еретитствующим!) произволом, вплоть до антихристова «блаженства и спасения здесь-и-сейчас». И вплоть до «слишком человечески» понятой Христовой любви, как некой официозной… и «кесаревой» разновидности «единой» (и – гламурной!) политкорректности.

Учитывая столь «позитивный» соблазн «Божественного»: по себе! – автор не боится вслед за Гёте (отсюда и общее название поэмы) и М. А. Булгаковым (что менее акцентировано) – апеллировать к метафизическому и опять же не строго-догматическому опыту Мефистофеля (= Воланда). Делая его по-современному востребованным мечом для «интеллигентски-элитарной» (и по-свински самодовольной) твари с «обвисшим» (и – аж «мадонно»!) оправданным «сердцем», (по прекрасному определению Силкана).

Как видим, уже не только Бог, но и дьявол становится Провиденциальным бичом для гуманно-антропоцентрически зацикленного на себе потомка Адама, который по-хамски оприходовал сегодня (пофаустовски – трагические?!…нет, бери выше: прямо Небесные!…но лишь посмертно – блаженные и спасительные!) СМЫСЛЫ, превратив их в рукоблудную (прости, Господи!) «благодать». Или в «лучшем» случае – учинив оргию с той или иной, «по-христиански» к-рай-не любвиобильной профурсеткой…

И безумно-истинно (и вызывающе!) изничтожая – закостеневшие в своей скотско-элитарной «одухотворенности» и «заслуженности» – Ценности беспредельной не-до-росс-ль-скости, Дмитрий Силкан креативно возвращает им истинно-сущее Безмолвие самого Спасителя (в виде апофатически «пустого» Внебытия; в виде первозданно-оригинальной «Бездны» – нашего Я и не-Я).

Да сгинут, сгинут мертвецки-с-мир-енные с «тем здесь-и-сейчас» самообожествлением… и действительно новые (в этой «исключительно» потусторонней заклятости) грешники – в эсхатологическом (и актуальнейшем!) комильфо.

Представленная читателю поэма посвящена «вечной» проблеме богоискательства, нашедшей отражение в образе гётевского Фауста (явившегося, по словам известного философа начала XX века Льва Шестова, «первым интеллигентом, пытавшимся решить проблему человеческого бытия»).

Обращение к классике здесь не случайно, поскольку и у Гёте, и в современной вариации на первый план выходит гуманистическая философия, явившаяся символом эпохи Просвещения, с её религиозной идеей антропоцентризма. Тот же антропоцентризм найдёт своё продолжение в романтизме, в немецкой идеалистической философии, (начиная с Фихте и заканчивая Ницше и Штирнером). Современный неоромантизм, опять же, находя истоки в просветительском гуманизме, эту идею доведёт до своего логического конца. Точнее – до абсурда, выразившегося в «теории человекобога», (которая в наше время стала столь знаменательна и популярна, что затмила собой христианскую идею Богочеловека, «перевернув» христианство таким образом, что оно превратилось в свою противоположность, в антихристианство, где Бог превратился в диавола, а диавол – предстал богом, освободившим человека от уз «закона»).

Отметив сходство с вышеуказанными философами, (проводящими идею «человекобога» – как человека будущего, индивидуума нового типа), тем не менее, укажем и на одно существенное отличие: просветительский гуманизм Гёте с его верой в человека не предполагал ещё тогда абсолютизации человека. Ещё жива была вера в Бога, во Христа, несмотря на то, что уже тогда возникали ростки идей атеизма. Гётевский Фауст как раз и стремился показать несостоятельность таких идей, их изначальную абсурдность. Для Гёте и нужна была особая фантастическая атмосфера, как можно ярче высвечивающая существующую реальность. Нет, Гёте не стремился к описанию сверхчеловека, его цель состояла в том, чтобы показать реального человека, оказавшегося, как праведный Иов, перед выбором добра и зла. И как праведный Иов, Фауст, преодолев все препятствия – выбирает добро.

Чтобы яснее понять отличие гётевского Фауста от современной трактовки, необходимо обратиться к протолегенде, которая, как известно, возникла из раннесредневекового жития о святых мучениках Киприане и Иустине. Краткая канва жития такова: Киприан, будучи язычником, был настолько искусен в волховании, т.е. колдовстве, что своими чудесами приобрёл большую популярность. Казалось, для него нет ничего невозможного: он мог повелевать стихиями, превращать неблагородные металлы в благородные, мог управлять людьми, их желаниями и мыслями.

Но вот однажды, повстречав юную девушку-христианку, так пленился её красотой, что пожелал ей овладеть. Но на его страсть благочестивая дева ответила отказом. Тогда, уязвленный гордостью, Киприан решает прибегнуть к волхованию. Но вера девушки была настолько сильна, что колдовство оказалось бессильным.

Призвав к себе духов тьмы, Киприан повелевает им совратить Иустину. Но и духи оказались бессильны, и тогда раздасованный Киприан взывает к самому князю мира – диаволу… Однако история заканчивается тем, что разочаровавшись в волховании, Киприан приходит к Христу и становится христианином. Вместе с Иустиной он принимает мученическую смерть…

Постепенно история о Киприане превратилась в легенду о докторе Фаусте, который в позднесредневековых легендах, в немецких фаблио становится уже не волхвом, а алхимиком и философом, (соответственно моде того времени).

Смысл истории также несколько меняется – Фауст оказывается гордецом, занимающимся чернокнижием, а не влюблённым юношей, за что и терпит наказание: его душа попадает в ад. Мораль истории такова, что знание – ещё не источник мудрости, и диавол, как князь мира сего, хотя и может управлять стихиями, но высшая мудрость ему не доступна. Мудрость божественная невозможна без любви, а любовь немыслима без смирения.