Виктор Балдоржиев - Покидая тысячелетие. Книга первая

Обреченность моя давно уже не пугает меня. Видеть или воссоздавать события я умел с детства. Помню, учительница не то в четвёртом, не то в пятом классе показывала репродукцию «Взятие Рязани», а персонажи картины в моём воображении неожиданно ожили, заговорили, затрещал пожар, изогнулась камнемётная машина. События оказались совсем не такими, какими пыталась втемяшить в наши головёнки Екатерина Сергеевна. Она, наверное, и сама не представляла о чём говорит. Отец мой преподавал историю и рисование. Закономерное, впрочем, сочетание. И всегда начинал урок с оживления какой-нибудь репродукции. «Утро стрелецкой казни» часто являет мне ужасные события и бесчеловечность Петра Великого…

А потом мне стоило только подумать о каком-то событии, как оно мгновенно оживало и являло целые серии, где были реальные люди. Теперь я вижу маленький остров, где копошатся в завалах снега маленькие люди. Стоит подняться повыше, как возникает огромный материк, где весёлая деревня Сосновка с вечном пьяным Колькой Орловым. Но, если сфокусировать взгляд в другом месте, то появляется такая же несчастная Сосновка с таким же несчастным Колькой и уродливыми, зубастыми, чудовищами, готовыми поглотить весь материк с островом, которые сидят в бесчисленных кабинетах. И надписи «партком», «райком», «обком», «партком», «райком», «обком», «партком», «райком», «обком»… До Луны надписи!

Кто-то тронул меня за плечо. Испуганный, я очнулся: возле меня стоял худенький парень в больших очках, на полу лежали раскрытая общая тетрадь и ручка. Вздремнул что ли? Вот тебе и бессонные ночи сторожа редакции…

К парню подходила девушка. Она почему-то сочувственно смотрела на меня. Я собрал с пола разбросанные вещи и направился к выходу. Оглянулся и поблагодарил взглядом парня и девушку. Они улыбнулись и помахали мне вслед.

– Опаздываешь, сторож, – благодушно заметил Барабаш, когда я появился в редакции. – Ты никак выспаться где-то успел?

– По дороге.

– Как бумажная фабрика?

– Сейчас набросаю.

– Тут симпатичная кореяночка убирается. Кажется, сегодня она высматривала тебя. Познакомься, – многозначительно посмотрел на меня Барабаш.

– Доведётся, со всеми познакомлюсь…

Наконец-то, дождался шести часов. Удивительно, но сегодня снега нет. Желтый свет не рассеивает летящая белая арахна. Я заварил по привычке совсем немного чифиря. Очень бодрит!

Итак, чем занят мой Орлов. И зачем мне эти видения?

«В уютном доме на белой, пахнущей свежевыстиранным бельём и душистым мылом кровати, разметавшись, спит пьяный, взлохмаченный Колька Орлов. Водочный перегар густыми волнами исходит от него. Видимо, снятся ему кошмары: он испуганно вскрикивает, вдруг просыпается, садится на кровать и широко распахнутыми, обезумевшими глазами ищет что-то на потолке, пока усталость не валит его окончательно и наповал.

С белой стены, из большой застеклённой рамы, смотрят на него с фотографий мужчины и женщины. Простоволосые, в платках, в довоенных кепках, фронтовых пилотках. Миловидная женщина, с ямочками на щеках, ласково улыбается из-под чёрной вуали с мушкой. Строго смотрит сержант с двумя орденами Красной Звезды на коверкотовой гимнастёрке. Лихой кавалерист с пожелтевшей фотографии улыбается спящему, держа медноголосую трубу. И бант, и ордена на чёрно-белых фотографиях раскрашены красным карандашом. Рядом в большой раме, отдельно, цветной портрет двадцатилетнего и красивого Николая Орлова. Спящего…»

Ход «Любавы» мягкий, каретка ходит почти беззвучно, не мешает оживающим картинам. Я помню эту большую застеклённую раму, как и старый чёрный чемодан на крыше древней избы набитый фотографиями. Чемодан, весь вымазавшись в пыли и паутине, достал Ильич.

С фотографий смотрел громадный грузин в папахе и черкеске с газырями, а рядом с ним – простоволосая русская девушка в сарафане. Потом грузин стал уменьшаться, а на фотографиях двадцатого века он и вовсе превратился в русского. Черкеска исчезла вместе с кинжалом. Остался только поясок. Но возникло много русских парней и девушек в косоворотках и сапогах. А девушка стала дородной русской женщиной в окружении внучат.

Эволюция исчезновения грузина на фотографиях прослеживалась чётко: от черкески с газырями и кинжалом, до того момента, когда остался только поясок. За это время девушка стала дородной русской женщиной в окружении внучат. Появилось много русских парней и девушек в косоворотках и сапогах.

Смена трёх-четырёх поколений. Ильич потом выяснил появление грузин на Нерчинской каторге, двое из них остались здесь на поселении, женились и условно обрусели. То есть смешались с поляками, евреями, литовцами, русскими, некоторые женились на бурятках. В общем, стали частью Нерчинской каторги, по которой можно изучать судьбу или удел России, которые собраны здесь. Школы в бывших тюрьмах устроены, ничего другого не построили.

Чего и кого только тут не намешано.

Хотя бы в том же Орлове, который спит пьяный в грязной одежде на чистой кровати. Когда я впервые начал тему Орлова, то Мельниченко сказал мне, что в Кольке должны быть зыряне, коми, пермяки, новгородцы. Уж больно все они выпирают из этого Орлове вместе со всем населением Пелымского княжества.

– С чего взял? – спросил я тогда Ильича.

– Ну, нет в нём Европы, и славянства нет, Кавказ тоже не прослеживается. Ну, рыжий, белый. И что с того. Север Руси и вся Пермь в конопушках. А в Сибирь шли по Северам. Какой Ермак! Он только на виду и для вида. Тут без него ушлые люди до всего дошли.

Оказывается, довел всех нас до этой жизни юркий зверёк, за которым шли по многим направлениям. Соболь – валюта позднего Средневековья. На Западе кончили, ринулись на Восток. Валюта для шубохранилищ воевод и пропитания населения.

Вот и вся история!

Теперь я, сбежавший от наставников на остров из Острожского края, стучу и стучу короткими и длинными очередями на «Любаве», прослеживая историю Орлова из весёлой деревни Сосновка, которая образовалась на Нерчинской каторге через двести лет после взятия Новгорода и Пелымского княжества московскими князьями, служившими Орде.

«Женщина тяжело дышит, откидывает со лба мокрую прядь светлых волос и снова склоняется над ванной, в которой стирает мужнину одежду.

– Угомонился твой ирод?

К невестке подошла Известия.

– Спит, – успела сказать Светланка и тут же, не выдержав, всхлипнула, а потом и вовсе зашлась в беззвучном плаче, комкая в руках грязную рубашку мужа. – Сил моих больше нет… Мне же в школе каждый день… ребятишки… Уеду я от него…

– Намедни на картах ему дорога дальняя выпала. И дом, – тут старуха наклонилась к молодой и выдохнула, – казённый дом-то!