Борис Шапиро - Ковчежец счастья. Псалмы

Алеф веры моей в тебе,
День грядущий.
Осыпь лжи и насилий
Надежду не сможет убить.
Оглянись,

Эхо истины
Хлебом приходит насущным.
Оглянись же, Господь,
Дай и нам до свободы дожить.

Вымирает постепенно
тот, кто знал, что было раньше.
На его приходит место
тот, кто прошлого не знает.

Это встречное движенье
называется «прогресс»,
а в движеньи неизменны
только вечные миражи.

Мне доподлинно известно:
в нашем мире выживает
только вечного сомненья
любопытствующий бес.

Вызрело зарево в озере.
Рыбы не ромбами – розами.

Облако в воздухе розовом
в образе зверя над озером.

Замерло зарево росстани
в небе и в озере – порознь.

И светоградными лозами
в озеро свесилось гроздьями
зарево –

ваза слëз.

Если прямо скажешь прямо,
это будет очень грубо.

Если поздно скажешь прямо,
то получится издëвка.

Если рано скажешь прямо,
не поверят всë равно.

Что там перепел встревожен
над гнездом во ржи,
и луна прозрачной кожей
над жнивьëм дрожит?

Всë спокойно. Конь стреножен.
Вложен меч в ножны.
И ладони осторожны,
и глаза нежны.

Но за далью луговою
где-то стонет выпь?
Там, где любят, нет покоя
и не может быть.

Спи, любимая. С тобою
нашу жизнь прожить
это слышать голубою
музыку в тиши

и, как перепел, душою
ночью над жнивьëм
нам одной гореть звездою,
нам с тобой вдвоëм.

Октябрь всегда благосклонен ко мне.
Осеннего неба голубизне
и слов, обращëнных к тебе, прямизне
обязан я тем, что свободен.

Я каждую осень летаю во сне.
Свобода внутри, в глубине, а извне
жгут руки колючим морозом вдвойне
холодные поручни сходен.

Метафора, зерно метаморфозы,
но прорастает вдруг, вибрируя, дыша,
и, куклу тела разрывая грëзой,
летит, порхает бабочкой душа
метафоры – начало превращенья,
когда на прежнее уже не станет сил,
и смерти нет, и вместо погребенья
преображенье – следующий цикл
метафор кратких, словно однодневки
в лесу весеннем свадебный полëт,
но странен лес – не дерева, а древки,
а в форме куколки она одной живëт
метафорой – ни тени перемены,
ей неподвижность кажется милей,
наверное, надëжней новой сцены:
в спектаклях этих что ни акт, то злей
становится метафора вопроса
о будущем – искусство вопрошать
всë дальше в прошлом,
впрочем, все прогнозы
ошибочны, и остаëтся ждать
метафору надежды.
Где-то близко
метафора надежды и любви,
и полог лëгкий звëздами обрызган,
и в горлах ком сглотнули соловьи,
и кто-то взглянет
вдруг прозревшим оком:
в громадной мельнице от неба до земли
из тихой глубины
хрустального ковша Большой Медведицы
низринется потоком
надежда, бабочка, душа,
но глыба неба крутится без проку.
А у черты вдали
проходит, не спеша,
кораблик, мотылëк,
и видят сон матросы:
висит над мачтой, искрами меча,
предгрозовой огонь голубоватой розой,
мерцанье,
мрак,
мечта,
метафора,
зерно метаморфозы.

Кубической воды
оранжевый кристалл,
на гранях воздух сух.

Стада моей беды
по рëбрам острых скал
пасëт библейский дух.

Несбыточный глагол
терзает хордой губ
окаменевший лик,

а на уступах гор
судьбы бубновый куб,
прозрачный сердолик.

И в нëм, как в янтаре,
за миллионы лет
увязнувший москит,

спит будущий Еврей,
в Торе сокрыв увет.
Спит каторжный левит.

Запаяно зерно.
Один свободный вдох
его освободит.

Как ярости ярмо,
как радости сполох,
как юности магнит,

на остриях гряды
высокий зреет клик,
и напрягает слух

кубической воды
библейский сердолик,
оранжевый пастух.

Ещë не обморок, а морок –
раскрывается земля,
и клубится возле норок
август, вылет муравья.

Рваной августовской раны
пересохшую гортань
речью суетной тиранит
крыльев выдоха таран.