Валерий Байдин - Сва

Конец.

Или нет… Я плохо умер. Неправильно умер. И опять живу. И опять всё будет, как раньше. Поэтому такая мука… Нет, не живу, непохоже на жизнь. Что-то длится, ни на что не похожее. Не-вы-но-си-мое. Тьма дрожит вокруг. Затопляет. Да-авит ........………………………………………………….……………………………………….............................................

Только не дышать… Больно… А-а-а-у-о-о!!.......................................................………………………………………………………………………………..………..……..…………………………………………………………………………………....................................................................................................………..

Почему так? Не смог жить, не смог умереть. И теперь меня несёт куда-то под землю. Навсегда-а-а-а! …........................................……… ……………………………………………………………………………....…………… ……………………………………………………………………………....................... .………………………………………….Понял: это ПРЕ-ИЗ-ПОД-НЯЯ! Нет корня. Тут слова исчезают. Я ис-че-за-ю… Всё ис-че….… . . . . . . . .

Тело сотрясается от ударов, проваливается в чёрную пустоту. В уши врывается грохот и воющий рёв. Летят мимо, кричат железными голосами невидимые птицы. Пронзительно! Немыслимая сила влечёт в немыслимое пространство. Нельзя остановить движение, невозможно открыть глаза. Страшно что-то понять. Сталкиваются груды металла, лавиной катится рядом железный, каменный гром. Шипят и плавятся стенки, через веки хлещут по глазам жёсткие огни. Грудь и рот распирает от ледяного ветра. Это оборвавшийся лифт! Сейчас будет последний удар, лопнет голова, и я стану пылью.

Кровь ледяными пузырьками пенится в венах. Голову и тело давит, плющит, в жгут сворачивает ужас. Много раз начинается это падение в смерть, и мучительная дрожь занимается у сердца. Но конца нет и нет. И тут он догадывается, что его не будет. Будет лишь непрерывное умирание, бесконечный конец.

– Она придумала для меня эту смертожизнь. Чтобы мучить. Отродье дьявольское. Превратилась в железную сороконожку и проглотила. И уносит в подземную нору. Дрожит, извивается членистым телом. Тащит и на бегу переваривает. Потому так смердит вокруг и горит кожа. Опусти! А-а-а-а… Нет, это хрипит другой. Не я. Это его поймали. А мне надо вспомнить самое важное, бесценное, что мелькнуло в жизни. Да, тот золотисто-зелёный свет! Тогда, в детстве. Когда я знал, что есть Бог.

Скорчившись поверх кровати, каменея от кипящей боли в голове, он шевельнулся, открыл глаза. С недоумением увидел за окном опостылевший угол грязно-розового кирпичного дома, облупленный карниз и вершину дерева. Значит, всё осталось прежним. Он опять в своей комнате. На своей кровати. Опять видит всё, что ненавидит. Ненавидит всё, что видит.

Из двора доносились тошнотные звуки – урчание запаркованного автомобиля, крики на детской площадке, гул и рёв далёкого проспекта. А в комнате и квартире всё как цементом было схвачено тишиной. Сил едва хватило, чтобы привстать, взять со стола и допить, клацая зубами, стакан воды, стянуть с себя вонючую куртку, сбросить ботинки и заползти под одеяло. В голове вздувались и кипели тяжелые чёрные пузыри. Тело исходило ядами прошлой, обманом вернувшейся жизни. Изнывало, избывало, изнемогало, изводилось, изматывалось, измождалось, изнурялось, иссушалось, изгрызалось отвратной, неотвратимой болью…

В голове крутилось единственное слово: «ужас». Оттого он и проснулся. Нельзя от него избавиться, можно только стонать, кусать губы, прижиматься лбом к стене, метаться на кровати. Каплей яда оно движется по телу и убивает клетку за клеткой. Нет сна. Раскаляется и гаснет, тлеет, истлевает мозг. Ужасает себя, угасает. Когда всё кончится? Сгорит в мозгу, испарится? Лишь бы не проникло в душу – тогда наступит настоящая смерть. Вчера отступила, а сегодня наступит. Осталась лишь горсть последних слов. Надо повторять их, чтобы не умереть:

– Смертельный ужас. Ужас охватывал. Охватывал душу. Всё сильнее. Всё сильнее смертельный ужас. Всё сильнее смертельный ужас охватывал. Всё сильнее смертельный ужас охватывал душу. Смертельный ужас охватывал. Ужас охватывал душу. Охватывал. Душу. Смертельный. Смертельный ужас. Смертельный ужас охватывал всё. Смертельный ужас охватывал всё сильнее. Смертельный ужас охватывал всё сильнее душу. Душу всё сильнее. Всё сильнее ужас. Сильнее ужас. Сильнее… всюжас… охватнее… вал… всё…

Мысли осели в голове свинцовой пылью, и он надолго забылся. Несколько раз пытался проснуться, но не мог пересилить давящей толщи сна и погружался на непроницаемое дно. Ночь и день неразличимо слились. Не открывая глаз, он жил-нежил и пытался понять, что произошло. Мимо текла черная вода, вспыхивали мутные пятна, скакали цветные точки. Клубился мрак, шумели голоса, бесновались звуки. В мозгу билось непонятное слово дьявь:

– Я уже был за гранью, видел её. Падал во тьму, и тьма летела навстречу. Ей не было ни меры, ни конца. И тут появилась эта девушка. Что-то сделала, крикнула, и всё изменилось. Невозможно вспомнить. Откуда она взялась? Что кричала? Вот, мелькнуло. Или кажется… На щеке тепло мягкой щеки. Мы куда-то ехали, шли, а потом она исчезла. И теперь я один, загибаюсь в своей могильной постели. Нет, я крезанулся. Не было никого. Это всё бред, бред…

Голова ударилась о стену у кровати, и он со стоном повалился на подушку:

– Марр-а-а-зм!

В гулком, сумрачном пространстве женский голосок настаивал:

– Идём отсюда! Скорее, ну! Ты тут загнёшься, понимаешь? Идём, не бойся меня!

Кто-то гладил его по лицу и волосам, потом неведомые руки ухватили за плечи и потащили. Шатаясь, они спускались по лестнице, обнимались, приваливаясь на поворотах к стенам. Каждый её поцелуй был вдохом – глубоко под водой. Жизнь возвращалась, вновь отступала. И у лица начинала метаться горячая тьма. Он обливался потом, сползал по стене вниз. Рука снова скользила по лбу, по волосам:

– Дыши, дыши! Умница. Ещё! Теперь пошли, потихоньку…

Глотнув ледяного воздуха, он пошатнулся. Из темноты лавиной хлынуло вниз множество сверкающих точек. В затылок тупо ударило.

– А-ай! Ну, как же ты? – голову пытались приподнять. – Больно?

– Давно, – прошептал, чувствуя, как боль заполняет тело…

Ледяная ладонь тёрла виски:

– Вставай! Ну, пожалуйста! – с плачем его тянули в неимоверную даль и высь. – Сил нет! О, Боже!

Тот же голосок издалека звал за собой, умолял о чём-то ничтожном, словно врач, опоздавший к умирающему.

– Да… – соглашался он и не мог произнести ни слова, только дышал – редко, послушно, из последних сил.

Изнемогая, долго поднимался, потом зашатался по горло в тёмной воде, с неимоверным трудом пошёл против течения. Берега были в снегу, обоих течением понесло в сторону, и в этот миг сбоку выскочил, затренькал пылающий трамвай, ударил светом по глазам. Это Лилиан попыталась их перерезать.