Ирина Ковалева - Стихотворения 1977-2007

И легкое вино воспоминанья.

Вот и август понятен по крупным последним цветам;
Я уже не сумею его называть каждый раз по-другому.
Снова птицам тянуться по темному небу, а нам —
Месяц благодарения и возвращения к дому.

Это длится, голубка, сужденное нам торжество —
Провожаний, и сборов, и встреч, неурядиц дорожных обряды —
И на птичьи стежки, ощутив за плечами родство,
Все смотреть и смотреть с ненасытной, невнятной досадой.

Ну, а там поплывет горько пахнущий лиственный дым —
Умащается город желаннейшим мне из его благовоний…
И, себе удивляясь безмерно, не мы ли летим —
Замирая, смеясь, неумело расставив ладони…

Пусть все это так. Но прозрачную руку
Кладут на лицо, обращенное к звуку,
На лоб, на глаза – опустевшее зренье,
И внешнее сходство теряет значенье,
И связная речь различима с трудом.
А то, что свечой отдаленной казалось,
А то, что во мраке слоистом качалось,
Что смутным пятном на ветру расплывалось,
Вдруг стало огромным и темным, как дом.
И там, в темноте, суета затевалась,
По времени там беготня поднималась,
И хлопало что-то, звенело, смеялось,
И столько мгновений до света осталось —
Войти и на каменной лестнице гладкой
Застывшей рукой в безупречной перчатке
Расправить последние бальные складки…
Теперь тебя примут, все будет в порядке.

И все же помедли, молчи и припомни,
И, может быть, встреча в какой-то из комнат
Уже суждена, и тебя уже ждут
И лестницей длинной навстречу идут.

Как-то, возлюбленный, слово-то скажется:
Ссыплется – слепится – снижется – свяжется —
Сляжется – сладится – слюбится – сженится —
Снежится – стешится – слово-то женское —
Так-то, возлюбленный, что-то мне бредится:
Будто – в лесу я, и будто – медведица,
Спуски – крутые, подъемы – высокие,
Будто за мною – Бестрепетноокая
Мчит – не впервой ей в медведицу метиться:
Знает Каллиста-медведица месть ее.
Федра ль избегнет Охотницы промысла?
Гонит – без устали, метит – без промаха,
Стройный мой, строгий мой, скрой меня, скрой меня!
Если б – на грудь – укрываясь от ястреба —
С неба – голубкой – упала бы я к тебе!
Но не голубка – сказала ж, – медведица!
Грудь – не укроет, надобно – сердце,
Чтоб, настигая, настигла – и тем же копьем —
Вдвоем.

…Времена
Меняются, и мне теперь гнилая
Нужна, неземледельческая осень, —
Хочу дождя и музыки хочу!
Так пусть гремят серебряные трубы —
Пускай хоть дождь струится по лицу…
Пусть тянет ливень свой прозрачный невод
По городу…Я знаю, для чего
Я прихожу, и слушаю, и слышу,
И вижу – в темных, влажных одеяньях —
Как я хотела – из дождя и мрака,
И на висках, ресницах, на устах
Лежит усталость, как дорожный прах, —
Ты здесь – я вижу – и стихает страх,
Который гнал меня сквозь дождь ночной,
Как зверя гонит голод, как больной
В смертельном беге члены напрягает,
Как ястреб бьет, как свора настигает,
Прижав к следам горячую ноздрю…
Ты здесь, – и я всем зрением смотрю,
И кто-то говорит: «Благодарю
За каждый миг, за к а ж д ы й, – и за тот,
Когда проклятья переполнят рот,
Когда швырнут к казённым сапогам,
Когда растопчут – и когда предам,
Когда последний брат меня осудит
И отвернется…» Но довольно, будет,
Мертвеют руки от таких посулов!
Я это все изнанкой повернула
И прочитаю способом иным,
Связав слова, как просит их родство:
«Не плачь, дитя, не бойся: ничего
С тобою не случится, как с любым,
Кто между «нет» и «нет» находит дверь
И ускользает в вечное т е п е р ь,
И видит незатменный свет во мраке».

А здесь – дождя серебряные знаки
Раздвинуты, и, не подняв лица,
Я знаю: мальчик флейту вынимает,
К губам подносит, песенку играет
И, улыбаясь, смотрит на отца.

Храни его и не оставь меня.

О чашке разбитой, о горле больном,
О шарфе кусачем и, может, о том,
Как пахнет подтаявшим черным снежком, —
Налгали тебе. Но теперь не солжем,
Что не было нас, как не будет потом.
Мы все тебе снились во сне ледяном —
Как здесь, на Покровке, Волхонке, Солянке
Скребут по асфальту полозьями санки —
Лопатки и варежки держат в руках
Серьезные дети в пуховых платках,
И солнце играет в пустых куполах,
И галочий крик отдается в ушах.

Но если и ты на краю обернешься —
Мы все тебе снились. Теперь ты проснешься,
И штору отдернешь, и дню улыбнешься —
Вчерашние сны поминать ни к чему.
Так пусть, угасая, уходят во тьму
И купол лоскутный, и лес над рекой,
И дым, и граната зерно за щекой,
И та, что стояла у самой черты
Под мартовским ветром своей правоты.

Я знаю, что я не спрошу ни о чем.
И все же моих молчаливых присутствий
Хотелось бы меньше. За нежным ледком
Обломков, обмолвок, уловок, предчувствий, —

Теперь я уже узна́ю, как болят
Все ребра, и недра, и жабры творенья.
Я – только внимательный, пристальный взгляд,
Я – только одно бесконечное зренье,

Что входит, как жало кривого ножа,
Как режущий скальпель, как перст дерзновенный
В отверстую рану, – покровы разжав, —
И суть откликается болью мгновенной,

Но дождь стекленеет, и ночь холодна,
И свет как сквозь ветви ночные пробрызнут,
И воздух надорван, и пропасть черна,
И что-то больней отторгаемой жизни, —

Так больно, – обугленный взгляд, задымясь,
Метнулся назад, как смотревший сквозь щёлку, —
Стыдясь, извиняясь, прикрыть торопясь
Улыбкой, уловкой, ледком и обмолвкой.

И вот раздвигают картонные створки,
И слышен шумок предстоящей настройки,
И скоро закружит смычков кутерьма,
И залом зеркальным,
Лепным и овальным,
И шорохом бальным приходит зима.

Пластроны и фраки,
Галантные враки
И гости-гуляки в каминной трубе…
Дня на три теперь, повинуясь уставу,
Отпустят и нас по сатурнову праву,
Взяв слово чужой не мешать ворожбе.

И шумно, темно, тесновато и дымно,
И кто-то забытый глядит неотрывно,
Но нас настигает сквозь воздух беды
Сей взгляд – как сквозняк, задувающий свечи, —
Из тех, что ведут Иоаннов в Предтечи
И к старым халдеям летят со звезды.