Максим Калинин - Часовые над шексной

Если станет душа легкокрыла,
То не раньше, чем тело – мертво.
Это время со мной говорило
Или я говорил за него?

Весело плещет река Шексна,
С Волгой рекой сопрягая ток.
Ветер уносит обрывки сна.
Воздух пьянит за один глоток.

Башня из брёвен венчает юр.
Частые колья обстали двор.
Пятнами жёлтых и серых шкур
Полнятся дали, где ходит взор.

Ведьминой дыркой бойницу звать
Издавна брат-часовой привык.
Всякую малость тебе видать,
Ежели к небу стоишь впритык.

Глазу не лёгок глядельный труд —
Как на ладони судьба видна:
Посуху дикие люди прут,
Берегу корни грызёт волна.

Страх опускает на плечи плеть.
Трудно бодриться в тяжёлый час.
Нам с тобой не о ком песню петь.
Завтра, должно быть, споют о нас.

Тем, кто за нами пойдёт на рать,
Будем в оврагах костьми греметь,
Кровью в ручьях голубых плескать,
Душами по древесам шуметь.

Тем, кто за нами потянет век,
Драться без роздыху – не с руки.
Чтобы попасть на соседний брег,
Надо отращивать плавники.

Солнце в Шексну опустило прядь.
Вражьего варева слышен смрад.
Вскорости будет не расхлебать.
Дай-ка мою поварёшку, брат!

Удобно им дремать на плоском лежне,
Пережидая тёмные века,
Пускай земля струится с потолка,
И сумерки глядят всё неизбежней.
Довериться бы им волне на стрежне,
По брёвнышку скатившись с бережка
Но Вечность им стеречь удел – пока
Ей не сыскать хранителей прилежней.

Здесь в сопряженье каждого бревна
Запрятано скрепляющее слово.
Благоволит покою тишина,
И жизни неколеблема основа —
Ребёнок из чердачного окна
Взирает на прохожего седого.

Затёртый огородами домишко,
Где лаем задыхается кобель.
Хозяин пьян по несколько недель —
Прищуристый и гадкий коротышка.
Труба торчит как на макушке шишка —
Повылетело сколько ведьм отсель?
Здесь вурдалачья сходится артель,
И с присвистом у сумерек одышка.

Что бредни книг про средние века,
Где кровью плачет каждая строка —
Без колдовства здесь жизни отнимают,
Кивая на превратности судьбы.
Калитку на ночь здесь не запирают.
От остановки – пять минут ходьбы.

На костях разорённых кладбищ,
Огороды лежат, разбиты.
Только хрящ не бывает на клад нищ —
От бессмертия нет защиты.

До сих пор в тех местах бывает,
Что затерянное надгробье
На поверхность земли всплывает,
Эпитафией морща взлобье.

Здесь Васильевский храм взорвали,
Содрогалась земля сырая.
Из-под кочки – лицо в овале,
На изменчивый мир взирая.

Подбирая с дороги манну,
Пылью тронутую земною,
Помолись за младенца Анну,
Чьё надгробье взошло весною.

Хлеб разломили, кроша
Тёплые миги.
Ввысь улетела душа
Чёрной ковриги.

Время пространство пытать
Зреньем и слухом.
Время к земле припадать
Жаждущим ухом.

Сохнут земные пути
Рваною сетью.
Путника право – идти
По лихолетью.

Зверь не престанет служить
Лесу и полю,
Будет, кому отпустить
Душу на волю.

Смерти прожорливой сыть —
Суть человеки,
Будет, кому опустить
Страннику веки.

Тяжко шагать неживым
Краем родимым,
Чуять отечества дым,
Будучи дымом.

Ты и себе на уме,
И без одёжки,
Только грохочут в суме
Хлебные крошки.

Не зная в безднах ни аза,
В какое хочешь время года
Закрой усталые глаза,
Пускай ведёт тебя Природа.

Ты не споткнёшься, хоть беги,
Топча крапиву иль ятрышник,
И увернётся от ноги
В дорогу вдавленный булыжник.

Пускай с небес течёт вода,
Твоя не старится походка,
И дождевая борода
Весь день свисает с подбородка.

Душа становится наглей.
Вам с ней – что сено, что солома.
И корни длинных тополей
Сплетаются с корнями дома.

Сдают сомнения посты,
А разум просит послабленья.
И вырваться не в силах ты
Из этого хитросплетенья.

Здесь всё друг с другом сплетено
Насколько хватит кругозора.
И ты как малое зерно
Лежишь в извилине узора.

Закрыто мудростью веков
Величие земного света.
И нет прекраснее стихов
Слепорождённого поэта.

Закружи по долине,
Где не страшно заблудшим глазам;
Где ни камню, ни глине
Не ответить на робкий «сезам»;

Где трава неизбежна,
Но до срока суха и желта;
Где спускается нежно
По щеке ощущенье перста;

Где спешит мелколесье
Созидать вековой неуют;
Где в пустом поднебесье
Золотые монахи поют.

Будет рушиться ливень
Сквозь дырявую кровлю небес,
Будет солнечный бивень
Раскурочивать плоти замес,

Но останется вера,
Что превыше всего – тишина,
И что каждому мера