Александр Попадин - Кнайпхофская феерия

– Брутто… грязный… Чистый – и практичный, то есть грязный, упакованный для перевозки… какое совпадение!.. – пробормотал Кант и, осенённый, почти побежал домой, за письменный стол. Ему хотелось кричать «эврика!!» – Нетто бы понял, а вот прагматичный Брутто – вряд ли…

Спустя 11 лет, в 1781 году Кант опубликовал «Критику Чистого разума», а ещё спустя 7 лет и «Критику Практического разума». Когда во время дружеского обеда у него спрашивали, какой же из медведей Нетто, а какой Брутто, он хитро щурился, и предлагал на выбор – или спросить венецианских купцов, или внимательней почитать его труды, или попробовать горчицы.

– Но это не самое главное в этих медведях, – обычно говорил он, протягивая горчицу вопрошающему. – Главное там кое-что другое…

Александр Блок и Иммануил Кант очень любили играть в тетрис. За ширмой, на Кнайпхофе. Зелёные кубики всегда выигрывали у красных и синих 4 4 Зелёный – геральдический цвет Кнайпхофа; синий и красный – Лёбенихта и Альтштадта, остальных городов средневекового Кёнигсберга. .

Вечером в пятницу калининградцы и вольноопределяющиеся философы на острове пьют фирменный коктейль Philosophorum K. Берут Канта, Хайдеггера и Гуссерля в пропорции 5:2:1. Джин-тоник и Витгенштейн по вкусу.

А потом – на западный берег: производить силлогизмы. Лучшие из них перелетают через реку, к «Разбитой бутылке», чтобы усилиться её метафизическими механизмами и публично воспарить над городом, на радость публике и на зависть завистникам.

Вон, смотрите – — – — – — – до сих пор парят!..

Когда идёшь водою по Старой Преголе на яхте, во всякую погоду, во всякий день услышишь с воды: «Иииии-эх! Иииии-раз! Ээээх-ухнем!! Иииэх, ещё одна!» И ещё: «Ооооо —ух! Ооооо – два! Ой-да-ой-да-ойдада!»

– А что эти две лодки постоянно здесь плавают и восклицают загадочно? – удивился я однажды.

– Это две конкурирующие команды, «Гребибля» и «Гребубля». Или их призраки, я пока не разобрал, – ответил яхтенный капитан Серёга-Рыжий.

Когда идёшь водою по Старой Преголе с эхолотом от Юбилейного моста к эстакадному, то эхолот долго показывает тебе на чёрно-белом экранчике речную муть, рельеф дна, затем два зуба частично оставшихся под водой устроев бывшего Потрохового моста, и какую-то тень, очень похожую на лодку, лежащую на дне прямо напротив здания бывшей Биржи.

– Глянь, лодка! – говорю я Серёге. Тот одним глазом, яхтенным, глядит на эхолот, а другим, капитанским, зрит вдаль. Из эхолота вылезает лента с рисунком дна. – А, эта! – говорит Серёга, – что, не знаешь её историю? Нуууу! Что ты, золото, а не история! Представь себе 90-е годы: дичь, полуголод, братки, девальвация – весь компот, в общем! Здесь, в цокольном этаже биржи сделали ресторан «Монетный двор» – место стрёмное, но красивое. И, конечно же, у хозяев завелись недруги. А у кого тогда их не было? То ли платить рэкету отказались, то ли межбандитские разборки; сейчас не разберёшь. – И вот, представь себе картину, – говорит кэп Серёга Рыжий, одним глазом глядя в прошлое, другим – по-прежнему вдаль:

– Представь себе: лето, полночь, окна на кухне открыты на реку, так как жарко на кухне – невыносимо! В ней работают в белых халатах два повара, один из бывших мореманов, тёртый до такой степени, что не одна тёрка об него стесалась, – сидят, курят, ждут конца смены. И тут сверху по течению, как мы сейчас, подплывает лодка, тоже с двумя чуваками на борту. Один из чуваков говорит:

– Эй, ребята, вот вам огоньку! – и кидает в открытое окно гранату, без чеки!

– Мерси, не надо! – раздаётся из кухни, и эта граната летит – обратно в лодку!!!

Через секунду оба чувака прыгают из лодки в реку. Взрыв! Грохот! – и лодка с пробитым дном медленно тонет…

– А что те двое, из лодки, – спрашиваю я, представив себе картину в красках. – До берега доплыли?

– А шут их знает, – отвечает Серёга, возвращая оба глаза в настоящее и смотря на меня несколько недоумённо. – Это ж дикие 90-е! тогда кто куда выплыл – не следили… смотри, смотри, справа – «Разбитая бутыль» с Николой, а потом «Витязь». А что это такое над «бутылью» висит?

– Если выходит, то это силлогизм, – ответил я машинально, забывши вернуть глаз из философских далей. – А если втягивается, то энтимема…

– Что-что?

– А, потом расскажу! Чрезвычайно округлая штука в обоих случаях! – ухожу я от вопроса, так как вижу, как посреди лихих 90-х годов пробитая лодка медленно плывёт ко дну; как за день до этого на острове Кнайпхоф бушует первый международный фестиваль Ю-Би-Си, и посреди него ходим мы с Серёгой, молодые, нищие и весёлые.

– Ой, да, ой-да-да! – поют гребцы двух вечных команд, обгоняя друг друга на повороте, и эхо отражается от изнанки Деревянного моста. День сегодняшний был прекрасен.

Настало время поговорить о двух командах, метафизически кружащих вокруг острова Кнайпхоф. Они там всегда, гребут вокруг острова в будни и в праздники; не факт, что они вам явятся, эти команды, но они там есть; несомненно.

Во всякую погоду, скинув с плеч неспортивную реальность, они гребут по всем рукавам Преголи, и, если кто и знает всю подноготную реки, так это они.

Они были всегда; в немецкое время они звались… как-то иначе; в советское время ещё как-то; потом пауза. Вместо них рыбаки, балтфлот и эллинги; 90-е годы – и вот снова они в силе, снова режут реку по волне, пронзая вёслами туман и морось, жару и солнце, брень и гладь.

И тут появились баскетболисты. Вдруг откуда ни возьмись; пришли под пыльную эстакаду и устроили там баскетплощадку уличного класса.

Им сказали: «Тут же неудобно, пыль да грязь да копоть от машин, вредно и нелепо!» «Ничего-ничего, – ухмылялись баскетболисты, – мы привыкшие!» «Ребята, а вы не хотите сделать такую классную площадку там, где она воистину нужна – в Балтрайоне, например? Подростков от бутылки и от районных братков поотнимать, во спорт благотворный перетянуть?» «Не, не хотим», сказали те, ухмыляясь. «Мы инвесторы, и хотим здесь, на острове, а в Балтрайоне не хотим!»

«Ага», понимающе сказали вопрошающие. К тому же по-настоящему играть баскетболисты на острове не стали – для фотокамер пару раз сыгранули, и растворились в пыльной суете. «Ага!» – ещё раз сказали вопрошающие, и вопросов ни у кого не осталось