Леонид Бляхер - Кадиш по Розочке

Зато на улицах в изобилии развелось карманников. Как-то Розочка долго плакала, когда на Сенной у нее вытащили кошелек с деньгами. Додик, как мог, успокаивал любимую. Оставив ее на несколько часов одну, он отправился в бильярдную, где не бывал с самого возвращения из Бобруйска, и вернулся с «похищенными» тремя рублями. Выиграл. Но пока решил больше не бывать там. Ведь теперь он рисковал не своими, а их деньгами.

Вечерами часто ездили в театр. Это и Додик, и Розочка любили больше всего. В дом проникала какая-то новая атмосфера, дыхание праздника, другой – яркой и возвышенной – жизни. Они долго подбирали одежду, ждали экипаж. Додику невероятно нравилось ехать в экипаже по городу, беседуя с женой, как бы невзначай касаясь рукой ее руки или волос, выбивающихся из под шляпы. Огорчало только то, что по зимнему времени экипаж был закрытым. Да и на улице уже стояла темнота. Додику хотелось хвастаться своей замечательной, невероятной супругой, своей нежной Розочкой всему миру.

Иногда они вдвоем выбирались поужинать в рестораны. Это тоже было событием: сверкающие залы ресторана «Метрополь», строго одетые господа, дамы с многочисленными украшениями и в открытых платьях, расторопные и корректные официанты. Хотя ресторанную кухню Розочка не особенно полюбила, зато ей нравилось сидеть за столиком рядом с Додиком, ловить на себе его восхищенные взгляды, слушать певицу, поющую «чувствительные» романсы.

Но еще больше ей нравились «длинные» вечера дома. Впрочем, Додику тоже. После неторопливой трапезы, которая особенно хорошо получалась, если Розочка полностью доверяла ее кухарке, они шли в «кабинет». В кабинете стоял настоящий письменный стол с удобным креслом для работы, был книжный шкаф с законами и установлениями, регулирующими коммерческую деятельность. На столе стояли письменный прибор, лампа под зеленым абажуром. Для конторы, где Додик проходил обучение, он там порой что-то писал. Он очень любил составить план своих дел на следующий день, чтобы потом, вычеркивая каждый уже исполненный пункт, идти по этому плану.

Но главное здесь было не это. Напротив книжного шкафа с официальными и деловыми книжками высился его собрат с книжками совсем не деловыми: стихи, романы, литературные журналы здесь правили бал. В кабинете стояли два удобных кресла, небольшой журнальный столик, тоже с лампой под абажуром; небольшой, но удобный диван, который Розочка долго выбирала в магазине. Собственно, комната эта, хоть и называлась кабинетом, была, скорее, именно для таких вечеров.

Они, отпустив прислугу, усаживались в кресла. Порой Розочка забиралась с ногами на диван, укрывала колени пледом. На столик возле кресел выставлялся чайник с ароматным напитком, вазочка с любимыми конфетами и… вечер начинался. Они рассказывали друг другу о той далекой и странной жизни, когда еще не знали друг друга, читали вслух любимые книги, просто сидели рядышком, наслаждаясь покоем, теплом, идущим от жарко натопленной печи-голландки, радостью от того, что самый родной и важный человек в мире – рядом. Додику в эти минуты представлялось, что он всегда знал Розочку, что всю жизнь они прожили вместе.

Казалось, что этой невероятной и одновременно реальной жизни не будет конца. Казалось, что мир будет состоять из спокойных, заполненных приятными заботами дней и жарких ночей, которые из непонятной обязанности все больше превращались в самое желанное время в жизни, когда весь белый свет сжимался только до их горячих тел, существующих только друг для друга.

Но все менялось в мире, постепенно сжимаясь вокруг маленького счастья двух молодых людей страшным стальным кольцом. Настоящая злая и мерзкая реальность все сильнее надвигалась со всех сторон, вползая в самые теплые уголки их жизни, давя и разрушая все, что было дорого.

Первым звонком стал приезд бабушки. Под самый конец декабря она прибыла на поезде вместе со всей бобруйской частью семьи. Кроме дядюшки и Додика «бобруйскую хозяйку» встречали на вокзале десятки каких-то не совсем понятных людей. Пая-Брайна резко и вдруг поменяла всю работу фирмы. О причинах перемен она не распространялась, а люди привыкли делать то, что скажет «хозяйка». Она распродала большую часть своих предприятий. Продан был даже дом, который она так любила.

Бабушка тоже сняла квартиру в Питере, правда, в самом центре, на Невском. Да и квартира была не в пример больше, чем жилье Додика и Розочки. После недолгой встречи она, да и все, кто был с ней связан, начали жить совершенно в другом темпе. Большая часть средств семьи изымалась из банков, переводилась за границу. Главным образом, в банки Британии. Предприятия продавались, контракты передавались связанным с ней фирмам.

Додик, как и прежде, старательно готовился к занятиям, но теперь гораздо больше времени проводил с дядьями и бабушкой, помогая им тихо и не особенно заметно сворачивать деятельность фирмы в России. При этом ответа на вопрос «а зачем это нужно?» он долго не получал. Да, положение в стране сложное. Идет война. Но победы генерала Брусилова давали надежду на ее скорое окончание. Австрияки практически разбиты, немецкий фронт стабилен, а сами германцы все менее хотят воевать. Все идет к победе. А там все потихоньку выправится. Тем более, что появятся новые земли, новые торговые пути, новые рынки. Так он считал или так ему хотелось считать. Да и не ему одному. Мысль, что все как-нибудь успокоится, сквозила в речах почти всех знакомых и полузнакомых Додика. Только как должно выглядеть это «как-нибудь» не понимал никто.

Казалось, что только родня Додика выпадает из общей картины. Правда, там, на окраине Петрограда, где квартировали части, направляемые на фронт, там, где располагались заводы, была иная жизнь и иные настроения. Но это – где-то в другом мире, а здесь все было хорошо. Ну, почти хорошо, но как-нибудь образуется.

Однажды под вечер, после долгой возни с бумагами, беготни по банкам и самым разным учреждениям, бабушка пригласила его к себе. В бабушкиной квартире жили дядя Эфроим с женой и сыном, сестра Рива. Брат Додика, Рувим, не приехал: самолеты в его жизни заслонили все. Еще при встрече в Бобруйске он рассказал, что сам уже поднимался в небо. И после этого жить «ползая по земле» он просто не может. Квартира бабушки – огромная, в два этажа, и множество комнат – напоминала дом в Бобруйске. Не только обилием вещей, прибывших вместе с ней, или окнами в пол, но каким-то неуловимым запахом дома. Разговор был тот самый, ожидаемый.

– Додик? – подняла глаза бабушка на вошедшего в ее комнату внука. – Проходи, садись. Надо было сразу с тобой все обговорить. Да времени все не было.

– Я слушаю, бабушка, – ответил внук, присаживаясь.