Николай Гуськов - Моряк

Стив открыл первую бутылку рома, и стал уплетать ее прямо из горла. Другие бутылки открыл кок, который сразу всем налил в пинты.

– Вы знаете, что самая большая часть рома, производится на Карибах? – Вставил Джерри.

И разумеющееся тишина. Лишь глотки и рыгания.

Взглянув в маленькое окошко, можно лицезреть сумрак, несколько одиноких облаков и стаю чаек.

Бутылки все опустошались, а я только допивал один стакан. Но координация уже нарушилась. Я всегда боялся выпить много, кажется, что лишний глоток вызовет интоксикацию.

– Рыба отменная. – Заметил Стив. – Ты молодец, Билл.

А лицо кока озарилось гордостью.

Снова взгляни в окошко, а там абсолютная тьма. Я сказал Стиву:

– Поздно уже, я пойду посмотрю, что с Жаком, и в каюту, спать.

– Давай, Уильям. – Ответил он.

– И не забудь спросить его, не от моей ли рыбы. – Добавил кок.

Я кивнул. Я семенил к носу судна, где в темноте стоял Жак. Он уперся локтями на перила, и, когда я встал рядом с ним, я заметил его проницательный взгляд вдаль. Я спросил его:

– Жак, что произошло?

– Я уже осатанел от моря. И от рыбы. И от них всех. – Ответил он.

Я ухмыльнулся. Мне нечего у него спрашивать. И пусть француз сам разбирается в своих проблемах.

Он вдруг с укором покосился на меня. Такой взгляд был у моего отца.

Вот ты и поневоле вспоминаешь своего отца. Словно обсессия ударила прямо в сознание, вызывая горестные воспоминания. Он умер от алкоголя. А вот Стиву больше знакома боль утраты. Ведь за свою жизнь он потерял слишком много людей, в том числе, и моего отца. Вы сидите в онкологической больнице, и ждете жену с химиотерапии. Большая злокачественная опухоль прямо в голове. Навязчивые движения и забывчивость. А тело стало таким худосочным и, словно студень, казалось прозрачным. Вот Стив и увековечил свою единственную пассию назвав судно в ее честь. А раньше на этом судне сновали десятки немецких фронтовиков.

А Жак так и прожигает меня своим взглядом. Что же ему нужно, черт возьми.

– Ты, значит, ведь писатель, так? – Сказал он.

– Верно. – Дал сиюминутный ответ.

– А чего тебя понесло сюда, на судно дяди? – Вопросил он.

– Не знаю. – Ответил я, и он замолк, и взгляд его устремился вновь вдаль. И меня он уже не замечал, словно перед ним был непримечательный камень.

Я оставил его наедине со своими грезами.

И вправду, все они, включая моего дядю, были пьяны до полной апатии к окружению. Они распластались по столу и лишь слюни струились из уголков рта. Кок бы, вроде как, в себе, и я решил сказать ему, что все это не из-за рыбы. Но он и так это знал, ведь тарелка Жака не была пустой.

Холод одолел меня, и единственное, что я жаждал более всего, это уютная кровать, на которую я прыгну и, укутавшись одеялом, открою глаза лишь утром.

По иллюминатору скатывались многочисленные капли. Здесь кровати две, и обе двухъярусные. Я лежал на самом верху. Отсюда открывается отличный вид на то, как полусонный Клод читает мою книгу. Его зрачки так и бегут по строчкам, а в выражении его лица можно прочитать глубокое, но эфемерное уважение ко мне.

Эфемерное, потому что, несмотря на субординацию в нужные моменты, на судне мы равны.

Позже я буду так же уважаем, как в момент, когда я вступил на судно и заставил расплыться в улыбке дядю Стива.

Некое коллективистское гнездышко, а не рыболовный корабль.

Опусти взгляд и там лежит, непринужденно скрестив ноги, Жак. Он курит трубку, словно бывалый моряк, а не паникер, что вчера устроил сцену.

Но, все же, так и есть. Этот лягушатник – бывалый моряк. Никто не защищен от событий, которые могут привезти к полному краху ваших идей и интересов. Наверное, этим и наслаждались они.

Никто не спешил выходить наружу.

Клод, видимо периферическим зрением, заметил, что я глазею на него.

– О, Уильям, доброе утро. – Сказал он.

Но взгляд он не отвел от книги. Он перелистнул одну, и разродился разглагольствованием:

– Я почти всю твою книгу прочитал. Мне вот интересно, Уильям, на кой черт тебя сюда то занесло? На больного ты не похож. Ну, дело твое ведь. И, у меня есть действительно важный к тебе вопрос: Ты ведь напишешь о нас книгу? – Уголки его рта поднялись ввысь.

Разумеется, говорю я.

А запах жаренной рыбы так и стоял. И это куда лучше, чем запах сырой рыбы.

На койке внизу все храпел Джерри. А Жак, если и смотрел на нас, то как на неодушевленные предметы. Как вы смотрите на мебель в вашем доме. А ведь раньше Жак был, хоть весьма импульсивным, но славным малым с длинным вытянутым носом, тонкими черствыми губами, черными волосами и с щетиной. Но сейчас, это обособленный зверь, готовый наброситься на всех с револьвером, что лежит в комоде в каюте, где спит Стив. Между прочим, он заряжен всего на пять патронов.

Стив рассказывал, что единственный выстрел он произвел, когда к кораблю подплыла тигровая акула. Окрасилась ли вода в красный цвет, неизвестно.

Дверь отворилась и в дверном проеме стоял гордый кок, одетый вовсе не в форменный грязный костюм, а в чистый, белый респектабельный костюм. Он стоял скрестив свои руки, и я спросил его:

– Что, кто-то решил нас снять?

И я расплылся в улыбке. Но, после того, что он сказал, улыбка была стерта и сменилась удивлением.

– Репортеры. – Ответил он своим тенором.

– Репортеры? – Синхронно спросили мы все, кроме Джерри.

– Репортеры. – Отрезал кок.

И что же теперь, думаю я.

Он подошел ко мне и, схватив за рубашку, конвоировал меня из каюты. Мы идем на палубу, видимо.

Я спрашиваю его, что не так.

– Надо подготовить все.

Что именно подготовить?

– И палубу, и внешний вид, и тебя.

Меня?

– Тебя.

Нет, я не буду в кадре.

– Это еще почему?

Черт возьми, они же узнают меня.

– И что в этом плохого, Уильям?

Хорошо, я подумаю. И когда же эти репортеры появятся?

Он промолчал, и навьючил меня сетью и заставил ее отнести вниз.

И кого же они собрались интервьюировать. Словно в мире нет более интересного, чем захудалое рыболовное судно.

Авария на перекрестке в самом центре Нью-Йорка, которая привела к гибели десяткам честных налогоплательщиков.

Панда в зоопарке, которая обнимает своего детеныша.

Кучка активистов, которые скандируют либеральные лозунги. Что-то вроде: Прекратить эксперименты над животными.

Но нет. Им захотелось взять интервью у Стива. А я уже представляю их жадные на информацию лица, их камеру, на магнитной пленке. Чертовы корреспонденты.

Нет, думаю я, пока несу эти сети вниз, я запрусь в каюте и не выйду из нее. К тому же, формально я не член команды.

Стив, надеюсь, поймет.

Относительно бережно я использовал свой титул писателя, которого раскритиковали и отправили в тираж в апогее его признания. А в письмах я не использовал высокопарность. В общем, я пытался быть простым, до безобразной пучины, которая охватывала и поглощала меня всего. Если ты хоть раз стал популярным, всю жизнь ты живешь либо в страхе быть убитым обезумевшим поклонником, либо ныряющим в море ненависти. Так и живу сейчас, лишь сотни миль от суши меня успокаивают. И вот заявляются репортеры, разрушая мой покой.