Алексей Дьячков - Штрихи

© Дьячков А.Н., 2018

© ООО «БОС», 2018

Люблю гулять под дождем. Наверное, потому, что по гороскопу я Рак, водяное существо. Особенно мне нравится в дождливую погоду наш Пресненский парк. Парк небольшой, обустроенный каналами, мостиками, уютными полянами под огромными старыми деревьями – когда-то на этом месте располагалась усадьба «Студенец», сперва принадлежавшая князьям Гагариным, а затем московскому генерал-губернатору Закревскому. Говорят, здесь бывал Пушкин. С одной стороны над парком нависает огромное суперсовременное серое здание Центра международной торговли, а прямо, за Москвой-рекой, выделяется красный псевдоготический силуэт Бабаевского пивзавода. Если немного отвлечься и пофантазировать, то можно представить себя в каком-нибудь лондонском парке: дождь, туман, аккуратные, стриженые газоны, вековые липы, утки, одиноко застывшие на одной ноге над зеленой водой канала, в легкой зыбке тумана очертания чего-то средневекового, людей нет, и я, прогуливающийся под черным зонтом, джентльмен. Я мог бы, наверное, также гулять в Париже, в Берлине, в Праге, да мало ли где еще. Кстати сказать, Иммануил Кант, всю жизнь прожил в Кенигсберге, никогда никуда из него не выезжал и ходил только одной дорогой – из дома в университет и обратно, размышляя, должно быть, о звездном небе.

В ясную погоду в парке тоже хорошо: буйная зелень, сине-фиолетовые тени, поблескивающая рябь воды, разноцветные пятна гуляющих – все, как на картинах импрессионистов, и просто наслаждаешься яркостью красок под лучами солнца. Зато в дождь краски размыты, все принимает состояние какого-то таинственного единения, что вверху, то и внизу, что в природе, то и в душе, и легкая грусть, воспоминания, раздумья…

Я родился, когда еще был жив Сталин, и провел свое детство в огромном доме НКВД в густонаселенной коммунальной квартире на Кутузовском проспекте, тогда Можайском шоссе (мой дед работал в охране вождя, ордер на жилье деду выписывал сам генерал Власик). Из детских воспоминаний остались темно-серый дом, серый асфальт, серые лица, серые пальто и почему-то желтое небо над замкнутым двором. Странные воспоминания для в общем-то безмятежного детства. Наверное, над нашим домом и двором была какая-то зловещая аура, и я это чувствовал. А может, все-таки небо было не желтым, а золотым? Нет, не помню.

Из детских воспоминаний. Конец 50-х годов. В нашем дворе на Кутузовском проспекте я часто видел одного очень странного человека, жил он где-то в соседних домах. Прозвище у этого человека было «Сено-солома». Был он, помнится, высокого роста, довольно статным и седым, хотя и не старым. Странность его была в том, что зимой и летом ходил он в шляпе с большими перьями, в военной форме непонятной эпохи, с эполетами и множеством искусно сделанных из картона и жести орденов и медалей, с деревянной саблей на боку, в сапогах со шпорами, а к сапогам были привязаны пучки сена и соломы. Отсюда и прозвище. Был он человеком не злобным, даже доброжелательным, очень начитанным, и интересовался всеми мировыми событиями. Подвыпившие мужики часто приставали к нему с вопросами, что это за ордена и медали он носит и зачем привязывает траву к сапогам. Тот обстоятельно и серьезно объяснял, что этот орден в честь исторического визита Н.С.Хрущева куда-то там то ли в Африку, то ли в Америку, а эта медаль – в честь полета в космос очередной героической собачки. А сено и солома на ногах потому, что так было заведено в старой русской армии – новобранцам из деревни привязывали к одной ноге сено, а к другой солому, так как они понятия не имели, какая нога левая, а какая правая, а в сене и соломе разбирались. Так и маршировали «сено-солома, сено-солома». Наряжался этот человек очень разнообразно, с фантазией, часто меняя ордена и медали – событий в мире происходило слишком много. Как сейчас помню его импозантную фигуру на фоне серой московской толпы. Говорили, что его сильно контузило на войне и у него что-то случилось с головой. Милиция его не трогала, люди были к нему снисходительны, даже юродивым не называли, да по сути он им и не был. Наблюдая за современными художниками, играющими в маскарад, я думаю, что далеко им до этого человека, потому что он не прикидывался «объектом искусства», а просто, естественно, и по-детски, увлеченно жил в своем, непонятном другим романтическом мире.

Себя рисующим я помню с пяти лет, когда изрисовал карандашом все белые, незапечатанные места в книгах из нашей небольшой домашней библиотеки, и был за это наказан родителями. Неплохое творческое начало. Даже помню, что я рисовал – человечков, похожих на колобков с ручками и ножками.

Одно из ярких впечатлений детства – посещение только что открывшейся панорамы «Бородинская битва». Отец принес с работы большой рулон засвеченной фотобумаги, и я всю ее изрисовал Бородинской баталией – метров десять примерно. Рисовал я все свободное от школы время, естественно, в ущерб урокам. А в школе мои тетради по всем предметам были такими: сначала записи по предмету, задачи, формулы и т. д., а с конца рисунки, что в голову взбредет. Все это сходилось в середине, и мне приходилось начинать новую тетрадь. Рисовал я запоем, учителя сначала сердились, а потом перестали обращать внимание. Поэтому учился я средне, можно сказать плохо. Если я не рисовал, то торчал на Москве-реке, вглядываясь в даль, и почему-то наивно ожидая, что вот-вот из-за поворота Филевской поймы покажутся паруса каравелл. Романтическая натура, я любил рисовать корабли, собирал почтовые марки, мечтал о далеких путешествиях. Рисунки я раздаривал друзьям или просто выбрасывал, не видя в них никакой ценности, и у меня ничего не сохранилось. Жаль, ведь я родом из детства.

В нашем дворе, в подвале соседнего, так называемого желтого дома, находилась сапожная мастерская. Мы, дети, почему-то ее очень боялись. Иногда, с опаской заглядывая в подвальные окна, мы видели каких-то страшных и сердитых (так нам казалось) бородатых людей в кожаных передниках и… без ног. Они что-то резали, скребли, приколачивали, но самым странным и необычным был запах, шедший из мастерской, – острый и чем-то завораживающий. Это был запах дегтя, в наше время почти забытый. В общем – преисподняя.