Алина Кононова - Третья палата от Солнца

Ольга раскладывает на кровати две расчёски и садится ровно посередине. Я устраиваюсь на полу, спиной к ней.

Сестра садится напротив. Между нами есть всего три отличия. Я коротко подстрижена, а у неё волосы почти до колен. У меня оба глаза на месте, у неё только один. Я жива, она мертва. В остальном мы выглядим абсолютно одинаково. Мы – близнецы. Однояйцевые. Один плод в утробе матери случайно разделился на две части, на двух идеально одинаковых человек. Если бы всё пошло нормально, мы бы родились вдвоём, но это же моя жизнь.

В ней ничего и никогда не идёт нормально.

Ольга дёргает меня за волосы.

– Осторожнее! – вскрикиваю я.

– Прости, – она начинает распутывать пряди. – Это непросто. Если делать медленно, придётся долго сидеть.

– Так может, часть сейчас, часть потом? – предлагаю я, и только закрыв рот, понимаю, что сказала.

Пальцы Ольги в моих волосах замирают.

Я только предположить могу, как её пугает идея отложить ненадолго какое-то дело. Заняться чем-то ещё, зная, что оно ждёт, спутанное и незаконченное.

– Прости, всё нормально, я потерплю, – скороговоркой выдаю я, а сестра фыркает.

– Идиотка.

– Заткнись, – Птичника рядом нет, можно не сдерживаться. Ольга меня не сдаст. Никто из нас не расскажет Хризе о небольших проявлениях ненормальности другого.

Расчёска снова начинает двигаться.

– Она сидит на полу? – спрашивает Ольга.

– Да.

– Он грязный.

– Она призрак, ей плевать.

Ольга всё равно не расслабляется. Она не расслабляется никогда. У неё уже морщины на переносице от вечно сведённых бровей, хотя, сколько ей, двадцать три? У всех нас есть такие следы, метки ненормальности. Морщины и красные пальцы Ольги, сбитые костяшки Ника, шрамы на всех местах тела Эды, куда она может дотянуться. Только у Кита и Принца, пожалуй, нет ничего, так что, говоря про всех, я погорячилась.

Мои следы спрятаны глубоко во мне.

Проходит немало времени, прежде чем Ольга откладывает расчёску. Мои короткие волосы теперь распутаны и идеально разделены на прямой пробор.

– Ты можешь встать, – говорит она.

Я поднимаюсь медленно, пытаясь размять затёкшие ноги. Держу голову идеально ровно, пока иду к двери.

Уже на пороге мы останавливаемся, и я спрашиваю Ольгу:

– Ты придёшь в общую?

– Когда уберусь. С тебя нападало волос.

– Эм, прости, – всё ещё держа голову ровно, я прикрываю за нами створку.

– И что теперь? Вскроешь себе вены? Ещё раз повесишься? Разобьёшь голову об стену ? – она добавляет столько ехидства в голос, что мне хочется убить её, а не себя.

Жаль, но она уже.

– Всё, лишь бы ты отстала, – шиплю в ответ. Птичник может оказаться где-то поблизости.

– Ну и дура. Что ты будешь делать без меня?

– Не знаю. Жить нормально, – я резко оборачиваюсь, и теперь мы стоим лицом к лицу. Моё лицо. Наше.

Веко, прикрывающее её отсутствующий глаз, мелко дрожит.

– Я пытаюсь тебе помочь , – говорит она.

– Тогда, будь добра, исчезни, – снова шиплю я и отворачиваюсь.

Не чувствую, что она идёт за мной. Да, иногда сестра пропадает, пусть и ненадолго. Не знаю, что с ней случается. Растворяется в эфире, уходит в подсознание, или ещё что, но мне плевать. Хоть немного от неё отдохну.

В общей комнате Ник и Эда разгадывают кроссворд. Эда, очевидно, отошла от галлюцинаций. Или они не мешают ей вести себя как обычно, то есть: громко разговаривать, размахивать руками или смеяться по поводу или без.

Я замираю в дверях, глядя на них. Вокруг разбросаны книги, журналы и старые газеты. На свободном кресле свалены подушки – Ольга бы разложила их по цветам или размеру. Шторы задёрнуты, на широком подоконнике Кит оставил свои рисунки.

Ник первым замечает меня и машет мне рукой.

– Греческий бог, шесть букв, вторая «е»? – спрашивает он.

– Гермес, – отвечаю я.

– Подходит.

Отец постоянно требовал от меня быть нормальной.

Вести себя спокойно, как нормальная девочка.

Быть чистоплотной и аккуратной.

Помогать в магазине, как правильная дочь.

Мыть руки перед тем, как потрогать что-то со стеллажей.

Не бегать, чтобы ничего не уронить.

Никогда не бросать начатую работу на полпути.

Мыть руки, чтобы не оставлять грязных следов на витринах.

Держать идеальную осанку, как воспитанная девочка.

Не кричать, как вежливая девочка.

Мыть руки.

Быть нормальной.

У него магазин антиквариата. Большой магазин, в котором есть всё: от старинных книг до мебели и оружия. Может, не «есть», а «было», я не знаю. Мы не виделись уже год, три месяца и пять дней.

Он ни разу не навестил меня. Нет, не потому что не знает, где я или что со мной.

Он сам меня сюда и отправил.

Больше всего проблем было со шкафом у входной двери – с той стороны, где маленький колокольчик. Шкаф для статуэток. Шесть полок фарфоровых барышень, котиков, собачек, уток, всех, кого только могли сотворить ловкие пальцы мастеров. Фарфор даже ночью светится белым: чистая глазурная поверхность, тонкие изящные линии. На них заметны любые следы, даже случайный отпечаток пальца.

Одна из причин, чтобы постоянно мыть руки.

Убираться приходилось не просто часто, ежедневно. Стирать пыль с полок, с каждой из девяноста восьми полок в магазине. Подметать грязь, нанесённую обувью тех, кто часами смотрел антиквариат, но ничего не купил. Чистить старые ножи, хрустальные шары, шкатулки, табакерки, статуэтки, часы, подковы. Пыль и жирные пятна, грязь, везде грязь.

Помните, что я говорила про требования отца? К ним стоит добавить ещё одно.

Всё должно быть идеально.

Фарфоровые статуэтки были хуже всего. Я часами вычищала пыль из складок юбок и лент, промывала тряпки, меняла щётки, чистила снова, пока они не сияли белым. Звериные мордочки, миниатюрные сервизы, маленькие фарфоровые ладошки.

А мои руки, мои руки всегда были грязнее.

Отец говорил, что мои волосы цветом как благородное красное дерево. Мебель из такого была в магазине, её приходилось регулярно полировать, запах лака по всему магазину, липкие капли на полу, которые приходилось выискивать и счищать часами.

Моя кожа, говорил он, бледная, как фарфор. Т олько один внешний дефект – слишком красные ладони. Подушечки пальцев разъедены, костяшки стёрты, а ногти обломаны. Они слишком легко ломаются из-за химии, в которую я погружала свои пальцы каждый день, много лет подряд.

За такой дефект цену можно было понизить процентов на 10. Может, на все 15.

Я не жалуюсь. Жалуются только слабые. Да, это тоже говорил отец. Я любила его… всё ещё люблю. Я же старалась для него. Помогала в магазине – каждый день. Вымывала все полки, раскладывала ценники, училась вести бухгалтерию. Я хотела стать ценной, как самый лучший его антиквариат, хотела, чтобы он любил меня так же. Я послушно делала всё, что он мне говорил.