Екатерина Риз - Единожды солгав

Алёна всё же улыбнулась ей, заставила себя. Как ни крути, а тётя Маша – единственный человек из её детства, которого она вспоминает с теплом, который хотя бы попытался помочь. И поэтому Алёна приехала после её звонка. Позвони ей кто другой, и сообщи новость, наверное, просто положила бы трубку. А к тёте Маше приехала.

– Я тоже рада вас видеть, – сказала она. Может, не совсем искренне, больше радости было бы, увидься они в другом месте, но всё же от души.

– А я рада, что у тебя всё хорошо, – сказала родственница. – Платье вон какое красивое.

Алёна лишь кивнула. А тётя Маша аккуратно взяла её под руку и развернула в сторону дома. Они даже вместе сделали первый шаг к подъезду, хотя, всё существо Алёны против этого протестовало. Ей даже показалось, что её начинает подташнивать.

– Я с утра здесь, – вдруг торопливо, взволнованно, и понизив голос, заговорила тётя Маша. – Милиция опять приезжала, всё протоколы составляют, вопросы соседям задают. А какие уж тут вопросы, когда дело сделано? Убили Томку-то.

От этих слов у Алёны мороз по коже пошёл, несмотря на то, что на улице стояла жара. А её охватил озноб и страх. Она даже остановилась на крыльце подъезда, не находя в себе сил переступить порог. И, если бы не тётя Маша, что потянула её за собой за руку, возможно, и не нашла бы этих самых сил. Но вот Алёна уже поднимается по крутой деревянной лестнице, по стёртым за многие годы ступеням, и практически заставляет себя вслушиваться в голос тётки, неприятный, навязчивый и окающий. А ведь ей даже не интересно, что она скажет.

Но если не интересно, тогда зачем приехала? Почему не пообещала послать денег на похороны, и жила бы себе спокойно дальше? Но нет, она заказала билет на первый утренний поезд, и приехала.

Они поднялись на третий этаж, и оказались на тесной лестничной клетке с деревянными перилами. Алёна на них уставилась. Не на дверь квартиры, в которой когда-то жила, это было слишком страшно, а на перила. Вот их она отлично помнила. Они снились ей в кошмарах. Непонятно, почему именно перила, но каждый раз, когда она во сне не добиралась до желанной цели и падала вниз, она падала именно с этой старой лестницы, и ухватиться пыталась вот за эти перила. Во сне ей это ни разу не удалось сделать.

Дверь оказалась всё той же, что и в её воспоминаниях. Деревянная, рассохшаяся, с большим сквозным замочным отверстием. Если в него посмотреть, можно было увидеть прихожую и часть маленькой кухни. Алёна даже вспомнила холод замочной скважины вокруг своего глаза, и её передёрнуло. А тётя Маша уже дверь толкнула, и та распахнулась. Без скрипа, зато неприятно, безжизненно стукнулась о пустую стену за ней. А Алёна замерла перед дверным проёмом, глядя на ободранные стены квартиры, и понимая, что её накрыло запахом прошлого. Запахом дешёвого алкоголя, немытой посуды, грязного постельного белья и нестиранных детских колготок. В сумочке лежал флакон духов от Шанель, и у Алёны даже рука дёрнулась, так захотелось достать его и побрызгать на себя, чтобы кроме сладко-острого аромата великолепных духов, ничего не чувствовать. Вот только глаза ей никто не закроет.

– Алёна, входи, – сказала тётя Маша, вдруг осознав, что Алёна так и стоит в подъезде. – Тут уже всё отмыли.

Час от часу не легче.

– У меня от этого места мороз по коже, – призналась она.

Тётка окинула взглядом ободранные стены. Понимающе кивнула.

– Да уж, есть чему ужаснуться.

Алёна всё-таки вошла в квартиру. Та же мебель, только из устаревшей превратившаяся в полуразвалившуюся; те же обои, местами уже свисающие со стен лохмотьями; грязная ванная, захламлённый балкон, и всё та же вонь. Она перевела взгляд на кухонный стол и увидела таракана. Спокойно наблюдала за тем, как он ползает по столу, между грязных тарелок и опрокинутых рюмок, и вдруг про себя усмехнулась. Вот так, будь она сейчас дома, рядом с Вадимом, попыталась бы изобразить шок и обморок, а здесь стоит и смотрит, и ей даже не противно. Она много лет жила с этими тараканами, ела с ними из одних тарелок, и не брезговала. Ей и сейчас не противно, ей страшно.

Несколько шагов до небольшой комнаты. В ней разобранный старенький диван, постельное белье на нём, по цвету напоминающее пол, на котором она сейчас стоит. Стенка «Русь», с не закрывающимися дверцами и выбитыми в буфете стёклами. А перед диваном, на полу, мелом нарисован контур человеческого тела. На него Алёна посмотрела и тут же отвернулась. Испугавшись, что ничего не почувствовала. А ведь совсем недавно этот контур был живым человеком, её матерью. Ужас и кошмар. Почему она ничего не чувствует? Ей страшно и противно за себя, а не за умершую мать.

– Она жила одна? – спросила Алёна. Вдруг увидела на стене старое, чёрно-белое фото без рамки, и подошла ближе. На фото были бабушка и дедушка, Алёна их совсем не помнила.

– Последние пять лет, – сказала тётка. – Периодически появлялись какие-то мужчины, жили, пили. – Она беспомощно махнула рукой. – Да что тут говорить. Ничего хорошего в Томкиной жизни не было. Всю жизнь непутёвая. Ничему не научилась.

– Почему же? – меланхолично отозвалась Алёна. – Она прекрасно умела рожать детей. Плодовита была, как кошка.

Тётя Маша помолчала, к ней приглядываясь, Алёне показалось, что с некоторым смущением. После чего едва заметно кивнула.

– Это да.

Алёна к ней повернулась. Взглянула открыто.

– Признаться, я даже не знаю, сколько у меня братьев и сестёр. Когда меня отсюда забрали, нас было трое.

– Зоя и Виталик. Ты ни с кем не общаешься? Я никогда тебя об этом не спрашивала.

Алёна лишь плечами пожала.

– А зачем? Мне было десять, Виталику шесть, а Зое и вовсе два года. Они меня не помнят и не знают. Хотя, я с ними нянчилась. Я их помню.

Тётя Маша вздохнула, головой покрутила, видимо, выискивая взглядом, куда присесть, но так ничего подходящего и не обнаружила, и осталась стоять.

– Томка ещё четверых родила.

Алёне от такой новости захотелось зажмуриться. Шестеро, шестеро братьев и сестёр. И половину из них она никогда не видела.

– Близнецы, Оля с Галей, и потом двое мальчишек, у них разница в два года. Боря и Алан.

– Алан?

– . Он самый младший, ему сейчас лет восемь, как я думаю.

– Как же она имя-то ему такое выбрала?

– У него отец то ли армянин, то ли осетин. На рынке у нас торговал. Надо сказать, что с ним Томка за ум взялась, не пила, дома сидела. Детьми занималась. Люди уж подумали, что баба опомнилась, успокоилась. А потом Леван на родину поехал, ну она и ударилась во все тяжкие без него. Он через пару месяцев вернулся, на всё это посмотрел, сына забрал и уехал. Больше и не приезжал.

– То есть, самый младший с отцом?

– Надеюсь, что так. – Тётя Маша руками развела.