Ярослав Двуреков - Пустыня

«Совсем из ума выжил старик! Мефистофельщина какая-то!» – я почувствовал что-то вроде прояснения, но он не дал мне опомниться.

– Вид собственной крови вас не пугает?

– Нет! Ни собственной, ни чужой! – я соврал и слабо улыбнулся.

Он медленно, явно растягивая удовольствие, достал небольшой кожаный несессер и под моим нервным взглядом вынул из него и протянул мне незнакомый предмет, похожий на недорогую шариковую ручку.

– Что это? – я вдруг подумал, что, может быть, всё ещё обойдётся. Я ожидал увидеть нож или, на худой конец, булавку (обязательно с брильянтом).

– Это ланцет, для глюкометра, это такой прибор, впрочем, не важно. Ланцет стерильный, не беспокойтесь. Знаете, что это такое? Это, – продолжил он назидательно в ответ на моё немое «нет», – специальное устройство, которое позволит нам закончить начатое. Я взведу пружину, вы – приставите к пальцу и нажмёте вот сюда, – он показал на крохотную белую кнопку. – Это не смертельно. Немного неприятно. Но, думаю, того стоит? А потом достаточно просто приложить палец к бумаге. «Кровь, надо знать, совсем особый сок 6 6 И.В. Гёте, «Фауст». » – профессор как будто прочитал мои мысли. Старик не был предупреждён о моём приходе, стало быть, эту ситуацию он проиграл задолго до сегодняшнего дня? Эхо секретного прошлого? Или всё это a vista 7 7 С листа (итал.) – музыкальный термин, означающий исполнение произведения без подготовки. ? И текст, и мерило ценности моего слова – ланцет?

– Если хотите, там, – он указал рукой шкаф в углу комнаты, – есть коньяк, можете налить себе.

– Нет, спасибо, не сейчас.

– Это бы заняло несколько мгновений, шанс ещё раз подумать, секунды, которые могли бы изменить вашу жизнь. Не берусь судить, во благо или зло.

Коньяк предложен «для храбрости», чтобы я не отступил от задуманного? Или это как бокал вина перед гильотиной? Смысл собственноручно начертанных мною слов, заведомо невыполнимое обязательство предполагало, скорее, второе. Я всё ждал, что наше безумное действо закончится, будет остановлено профессором в последний момент, который уже настал, превратившись в сыгранную неудачную (ну, или, скажем так, своеобразную) шутку Ивана Петровича. Я нащупал кнопку на ланцете. Профессор кивнул, не сводя с меня своего колючего взгляда.

Вскоре с весьма необычными формальностями было покончено. Я поставил раскровленным пальцем крест вместо подписи, профессор убрал инструмент и свидетельство нашего сговора. Сразу стало легче, несмотря на лёгкое головокружение (вид крови мне неприятен). Я расслабился.

– Я надеюсь, всё, что здесь произошло, останется в тайне? Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь… – начал я.

– Безусловно, в тайне. Я надеюсь – навсегда. Я тоже очень не хочу, чтобы об этом документе мне или моим душеприказчикам пришлось вам напомнить. Живите долго и счастливо, но помните о нашем договоре.

– У меня складывается впечатление, что счастье и благополучие вашей дочери вас не очень-то волнуют.

– Я знаю свою дочь. Она хорошо разбирается в людях. Она сделала свой выбор и не передумает. И я не смогу и не стану пытаться изменять её отношения к вам, хотел бы я того или нет. Я не буду препятствовать её решению. Но, заметьте, мне оно пока не известно. У меня теперь есть ваше обязательство. И я, при необходимости, взыщу… Кроме того, не сочтите за комплимент, вы мне чем-то нравитесь. Я хочу сказать – не худший вариант, – поправился он, видимо, чтобы у меня не осталось иллюзий по поводу его неловкого, но тем не менее комплимента. Он замолчал. Я решил, что свою задачу выполнил, и собрался немедленно покинуть эту обитель дьявола. Но, пока я мучительно собирал иссякающий запас напыщенностей для реванша, для финальной фразы – мне хотелось сделать её эффектной и оставить последнее слово за собой – он, глядя снова на пламя в камине, добавил, словно обращаясь не ко мне, а по-стариковски брюзжа и разговаривая исключительно сам с собой: «Бери, люби и береги её. Умей отдавать и принимать любовь. Пойми мою дочь как себя самого. Стань для неё всем. Научись быть и мужем, и братом, повелителем и бессловесной тенью. Будь мужчиной, достойным её любви. И помни, что главную клятву в твоей жизни ты должен дать ей, и только… А теперь иди». Он неожиданно встал и протянул мне руку. Крепкое рукопожатие сталевара. Старик задержал мою руку в своей и посмотрел мне в глаза. Я, не мигая, принял его взгляд. Его лицо вблизи казалось старее: глубокие морщины, синие вены под коричневым пергаментом тонкой старческой кожи, пигментные пятна на лбу и висках, и усталость, и смертельная тоска в глазах. Он неожиданно отвёл глаза и, мне показалось, едва заметно ссутулился, опустил плечи, отчего сразу как будто стал меньше ростом.

– Ну всё, приём окончен. Мы оба сказали друг другу всё, что должны были. Ступай. И знай: я её очень люблю. Больше жизни. Я никого и никогда так не любил. Татьяна – самое дорогое, что у меня есть. Единственное, что у меня осталось. Ты сам это поймёшь. Позже. Когда будешь… как я, – он вытянул вперёд руку и кистью, царским жестом, указал мне на дверь. – Иди… На самое существенное откровение я не решился. Посчитал, что вопрос улажен, и последний, а на самом деле, первый и самый веский аргумент не потребовался. Время покажет. Закрывая тяжёлую дубовую дверь этой кельи, я невольно взглянул на старика – он стоял ко мне спиной, опустив голову. Я закрыл дверь, чтобы никогда больше не открыть её.

Вот так впервые в жизни я пролил кровь за любимую. На улице, финальной декорацией этого плохого спектакля, где мне досталась роль, которую я ни за что не хотел бы сыграть ещё хотя бы раз, в щедро омытом дождём, прозрачном небе, меня встретил ясный (символизирующий хэппи энд) оранжевый закат. Занавес! Браво, профессор!

И не хочется думать, что скоро осень. Кончится последнее беззаботное и свободное лето в моей жизни. Я добился профессорского «да». Добился того, чего хотел? Прочь, сомненья, прочь. Август – моё время. В августе в мою жизнь часто входит что-то новое.

На самом деле Татьяна вошла в мою жизнь почти пять лет назад. Ворвалась, как резкий и неожиданный порыв свежего ветра. Вбежала в фойе университета, громко хлопнула дверью, едва не сшибла меня с ног и спросила: «Где читает профессор Шустов?» В неё нельзя было не влюбиться с первого же взгляда! Она была восхитительна: голубые бездонные глаза, волна светло-русых волос, милое, чуть раскрасневшееся от бега лицо. Стройная и гибкая, она, подобно пущенной стреле, с быстротой молнии разила в самое сердце. В каждом её движении было столько энергии и в то же время плавности и девичьей грации, что я, опешив от натиска сего прелестного создания, запнувшись, ответил, что не знаю, но могу уточнить по расписанию, и готов немедленно проводить. Но в ответ получил лишь короткое: «Спасибо, не беспокойтесь». Через мгновение этот ангел растворился в толпе студентов, в пересечении десятков восторженных взглядов: «Внучка Шустова?» – «Нет, это его дочь, Татьяна» «Любопытно, что у этого мрачного типа такая симпатичная дочь», – пролетело в толпе.