Нелли Воскобойник - Коробочка монпансье

По этому поводу еще одна история.

Я везла немолодого приятеля – гостя из Европы – из Маале-Адумим в Тель-Авив. Был исход субботы. Туалет на бензоколонке был еще закрыт, а плотность движения на шоссе была уже как в будние дни. Перед блокпостом стояла длинная очередь. Мы ползли в трехрядной колонне других машин, и я чувствовала, как отдаляется встреча моего друга с туалетом, и мои духовные страдания по этому поводу, вероятно, не уступали его физическим. На заставе шла напряженная работа. Машины выезжали из А-Тур прямо к обыску и проверке документов, проезжали из Маале-Адумим и Эль-Азарии, появились грузовики и автобусы…

МАГАВникам 3 3 МАГАВ – пограничные войска. было не до меня. Однако мне было не до ближневосточной политики. Я остановилась возле сержанта, который велел мне проезжать, и сказала: «Послушай! У меня в машине больной турист. Ему надо в туалет. Помоги, а?»

Он наметанным глазом оглядел моего гостя и сказал: «Ладно, останови там на площадке, где проверяют, и отведи его в нашу уборную – тут за углом, третья дверь налево!»

Я остановила и отвела. И пока поджидала своего счастливого гостя, думала, что по нынешним временам эти ребята каждую минуту ожидают психа с ножом, которого надо будет пристрелить на месте, пока он не зарезал кого-нибудь. И отвечают за то, чтобы какой-нибудь ловкач не перегнал в Иерусалим машину взрывчатки. И приглядывают за документами, чтобы шустрый активист Хамаса не оказался там, где ему не положено. И что в такой ситуации любой солдат в мире послал бы нас подальше вместе с нашими потребностями. А этот парнишка пожалел.

Израильская военщина на минутку перестала бряцать оружием и сделала доброе дело старому еврею в его трудную минуту.

Хэйанские дамы были изысканны и скромны, но не целомудренны. Мужчина не долго томился у запертых дверей, если был изящен, хорошо воспитан, одет со вкусом и писал недурные стихи.

А бывало и так: он тайком проник в усадьбу ее отца и прокрался в ее комнату. И даже прилег на ее циновку. И тут уже поздно разбираться, хорошо ли воспитан и со вкусом ли одет! Поднимать шум с ее стороны было бы бестактно и неженственно. Могли бы услышать служанки. Да и сам кавалер понял бы, что ошибся адресом. Так что в такой ситуации можно было только шепотом отнекиваться, а потом утирать глаза рукавом ночной одежды.

Он мог продолжать навещать ее по ночам, и тогда утром третьей ночи матушка или доверенная фрейлина подавали молодым красиво уложенные бело-розовые печенья, и их брак считался заключенным. А мог и прекратить свои посещения и перенести внимание на других дам. Что, впрочем, было возможно и после совместного вкушения брачных пирожных.

А вот что он обязан был сделать, покинув даму, – это отправить ей немедленно одно или, лучше, несколько писем с сожалением об утренней разлуке. И если письмо было кратко или небрежно – она была глубоко и навеки оскорблена и обесчещена. И тогда даже младшие служанки ходили по дому с отсыревшими от слез рукавами.

Я с детства ужасно стесняюсь знаменитостей. Дед моей ближайшей подруги был президентом Академии Наук, и я избегала встреч с ним всеми доступными мне способами. А когда это не удавалось, я от смущения краснела, глупела и почти немела. Он был очаровательный человек, с дореволюционным гимназическим воспитанием, приветливый и задумчивый. Отчего я не беседовала с ним – в свободные минуты он был вполне готов поболтать с подружками любимых внучек – сама не понимаю. Упущенного не воротишь…

На днях меня познакомили с великим Гришей Брускиным. Племянница его представила нас друг другу и сказала ему (совершенно справедливо): «Нелли очень нравятся твои картины». И что, вы думаете, я ответила? Что было бы наиболее естественно? Поговорить о его великолепных панно? Сказать, что я взволнована нашим знакомством? Просто поблагодарить за удовольствие, которое получаю от его скульптур и прозы? Ну, нет! Единственное, что я смогла выдавить, это что мне его живопись нравится не больше, чем всему остальному человечеству. Оригинально, да? Он призадумался, пытаясь вникнуть в смысл этой нелепицы, пожал мне руку и вернулся к своим знакомым.

Любопытно, что произойдет, когда знаменитым станет мой хороший приятель, почти друг. Это случится в начале июля. И пусть не обижается, если окажется, что я не могу смотреть ему в лицо и отвечаю невпопад с предельной бестактностью… Но это так, попутно. Просто обрисовываю свою психологическую слабинку.

Может, ею объясняется мое полное равнодушие к автографам. Я никогда не прошу авторов надписывать мне свои книги. Иногда они даже обижаются.

Однако и у меня в жизни была история, когда я долго надоедала одной знаменитости. Дело было так.

Пару лет назад знаменитый сатирик Ш. написал что-то смешное. Его обвинили в клевете, и суд присудил ему штраф в миллион рублей в пользу пострадавшего, которого он назвал неучем. И правильно, кстати, назвал. Еще довольно мягко.

Как бы там ни было, рубли тогда были не такие, как сейчас, и Ш. светило полное обнищание, если не что похуже. Как-то очень быстро сформировалась идея заплатить штраф в складчину, силами добровольцев. Причем осужденный отказался принимать взносы больше 1000 рублей. Заодно получился и референдум, который должен был собрать в пользу его правоты не меньше тысячи голосов. И я, конечно, не смогла устоять.

Однако российская банковская система не лыком шита, и перевести деньги на указанный счет мне не удавалось. По ходу борьбы я связалась с должником через фейсбук. Мы некоторое время перекликались, и я даже стала ему френдом, но 30 долларов оставались у меня, а долг – у него.

А тут грянули гастроли в Израиле, и я предложила передать ему мой взнос на концерте. Мы сговорились, что акт передачи состоится в антракте, когда он будет торговать в фойе своими книгами. В перерыве концерта я подошла к столу и, преодолевая смущение (см. выше), представилась и отдала конверт с деньгами.

Концерт был очень хороший. Дома, еще улыбаясь, я открыла сумочку и с ужасом и изумлением обнаружила конверт с купюрами внутри. Кошмар! Что же я отдала ему?! За что он меня так долго благодарил? И чего ради я не купила «Потерпевшего Гольдинера», в смущении убежав от книжек и продавца?! И это после многомесячного рассусоливания подробностей моего бескорыстного и щедрого пожертвования… Я сгорала от стыда.

Наутро я написала ему чистосердечное признание. Написать я могу хоть Папе Римскому, это мне не трудно. Реакция Ш. была замечательной – он обрадовался. «Так это ваша ошибка? Очень рад! А я думал, что это я, растяпа, потерял!»

Не буду описывать деталей, но мне удалось-таки засунуть свои тридцать долларов в жадную пасть российского правосудия. Для этого я поехала к тетушке Ш., живущей в Иерусалиме. Познакомилась с очаровательной дружелюбной одинокой старой дамой. Выпила с нею чаю, посмотрела фотографии ее бабушек в овальных рамках, послушала истории о детских проказах ее племянников и оставила у нее правильный конверт с правильными деньгами. Как говорили в моем детстве – все тридцать три удовольствия…