Нина Пронченко - Целуйте нас крепче. Сборник рассказов

Собирались долго. Накануне отец привез новые сандали. Хорошо пахли кожей. А сарафанчик, ловкий, выше коленок, как ей и хотелось, мать сшила за неделю.

Вымытая в большом корыте с мочалкой и душистым мылом, Линка терпела, пока мать туго привязывала ей на макушку крепдешиновый бант. И долго глядела в зеркальную дверку нового шкафа. Совсем другая рыжая девочка, вытянувшаяся, с густо розовыми ушами и щеками, чудесно и чисто одетая, стояла перед зеркальным стеклом. И эта девочка ей нравилась!

Ясные зеленые глаза смотрели не то чтобы весело, но спокойно. А пунцовый румянец затмил большую часть несметных её веснушек. Мать, красиво завязав себе узлом волосы на затылке, заколола сверху янтарной заколкой, на плечи накинула шелковый платок.

И когда они обе, чистые и нарядные, шли по улице, Линку захватило новое ликующее чувство. Шли Деповским переулком до самого моста. День был теплый. Густые жасминовые кусты под низкими окнами с крашеными ставнями уже осыпались, но остатки этого множества все еще благоухали. Старые корявые тополя вдоль переулка берегли густую тень.

На мост Линка влетела быстрее матери. Внизу, в клубах пара и дыма, посвистывая короткими и громкими длинными гудками, в обе стороны мчались или стояли на запасных путях пассажирские и товарные. Здесь, на высоте, ветер был гораздо сильнее. Проёмы железного моста огромны. Дунет сильнее и унесет вверх или вниз! Но мать уже брала ее за руку.

Двухэтажная железнодорожная школа до войны была мужской. В войну ее разбомбили. Но крепкие стены устояли, школу отстроили, и в тот год она открылась заново, сияла кафелем вестибюля, паркетом коридоров и овальными высокими окнами актового зала.

Новостью было то, что в школу эту впервые принимали девочек. Как только скрипнула толстая пружина на входной двери, которую за медную витую ручку открыла мать, Линка шагнула на скользкий пол под высоченным потолком. Парадная лестница на второй этаж посередине раздваивалась и растекалась от площадки с зеркальным проемом между окнами двумя рукавами вверх, к залу со сценой и черным роялем в углу.

Директор школы, Сидор Маркович Золотницкий, могучий, бритый на лысо, в кремовом чесучовом кителе с тремя орденскими планками и пустым левым рукавом, заправленным в карман, услыхав несмелый стук, сам отворил дверь кабинета.

– Прошу! – сказал тихий хриплый голос над Линкиной головой. И они вошли.

Мать этот необыкновенный человек усадил в кожаное кресло подальше от стола, а онемевшая Линка стояла перед ним одна

– Как тебя зовут?

– Лина, – шепнули непослушные губы.

– А фамилия?

– Хазарова.

– И тебе семь лет?

Голова с бантом нагнулась и утвердительно кивнула.

– Скажи мне твой адрес?

Линка сказала.

– Ты приезжая?

Голова с бантом качнулась из стороны в сторону: она не приезжая!

– В твоей семье есть школьники?

– Нет! Голова опять качнулась из стороны в сторону, а Линка почувствовала себя горестно виноватой: опять не так, как он хочет! Но бритый человек продолжал расспрашивать, и она потихоньку успокоилась. Дошло до того, что она бегло прочитала ему кусочек в совсем детской книжке. А когда он захотел послушать стихи, выученные наизусть, Линка уже не боялась.

– Сергей Есенин, – объявила уверенно. Глядела прямо в глаза, но может ей показалось? Седые брови изумленно поползли вверх.

– Поет зима, аукает стозвоном сосняка! – начала Линка. Бритый человек успокоено закивал.

– А весёлое знаешь?

– Сейчас!

«О чем поют воробушки

В последний день зимы?

– Мы выжили, мы дожили!

Мы живы, живы мы! – закончила она почти громко.

Директор встал, задвинул тяжёлый стул.

– Да! – тихо, но радостно сказал хриплый голос сверху и единственная рука бережно легла на рыжую голову с бантом.

– Рад за воробышков! – догадалась Линка. В том, что этот необыкновенный человек примет ее, она уже не сомневалась.

Шел урок русского. Учитель Брянцев развесил на доске таблицу, где каждый суффикс, «оньк» или «еньк», был выделен красным и синим. Теперь он хотел, чтобы пятый «А» записал эту здоровенную таблицу в тетради и цветными карандашами раскрасил суффиксы.

Брянцеву было семьдесят. Добродушный, но лукавый, он нет-нет, да и похвалялся, что университет закончил в Петербурге! Было ясно, что сам он считает это большим делом. Сегодня русак почти скакал у доски, радуясь синим и красным суффиксам.

Тридцать наивных неучей, сидевших перед ним, слушали даже латинские фразы. Мудрость их давно и всем была известна, но Брянцев все равно записывал их на доске, может быть из страха забыть самому: репетицио эз матер студиором! Или ноленс-воленс! Таская за собою указку, он весело гулял между рядами, радуясь, что суффиксы расцвечивались как следует, а прилагательные с ними выстраивались в стройные столбики.

Линка, согнувшись над партой, старалась, как могла. Но здоровенная таблица не подчинялась, лезла через скрепку на другую сторону. Это была катастрофа!

Что и говорить: ученье – это тебе не эскимо на палочке!

В школе был ещё один «русак», из старших классов. Шепелявый, восторженный и ироничный одновременно, зло высмеивал ошибки, считал это совершенно непростительным делом – не знать родного языка! Учитель этот, Василий Константинович, прочитав у коллеги Брянцева Линкино сочинение, удивился:

– Ого!

Это было лестной похвалой!

Во всем остальном все обгоняли Линку!

Уже пришла пора, когда в раздевалке перед физкультурой одноклассницы шептались про мальчишек. Под тонкими футболками обозначились холмики. А у Линки ничего не поменялось. Тощие ребра проступали спереди так же, как на боках. Но самой Линке это как раз—то и нравилось!

На потные подмышки одноклассниц и розовые прыщики на щеках она смотрела с тайным ужасом. Сама она носилась как ветер, но чтобы такое……

Вообще – то Линкин нос брал на себя слишком много. Подобно собачьему, он делил ее окружение, наставляя свое зловредное клеймо. И поделать с этим она ничего не могла.

В школе её пятый «А» считался бешеным. Кроме ученья его головы занимали и ещё кое— какие мысли. Самая высокая в классе, Верка Кобылкина, распахнув огромные глаза, просвещала бестолковых одноклассниц. Про что речь, Линка толком не понимала. Да ее и не всегда подпускали. Считалась то ли «маленькой», то ли «чуть—чуть дурочкой».

Тайна витала в классе почти год. На уроке ботаники, слушая про тычинки и пестики, класс давился скрытым хохотом, выказывая свою тайную осведомленность. Старенькая ласковая ботаничка, в отчаянье сцепив руки у подбородка, растерянно восклицала: скаженные дети! Ужасное воспитание!

Наконец, по большой милости, Кобылкина раскрыла страшный секрет и Линке, но та не поверила. Дело этим не кончилось.