Антон Секисов - Песок и золото. Повесть, рассказы

– А что это у вас, конфеты? – уточнил Гортов, взяв в руку коробку конфет.

– Да. Хотите? – печально спросила Софья.

В комнате прозвучал колокольчик.

– Со-не-чка, – приторно сладко пропела старушка.

Гортов пытался заставить себя прислушаться к разговору, но не сумел. Он быстро, морщась от кипятка, выпил чай и вернулся в келью.

Был первый рабочий день. По дороге к Славянскому дому Гортов встретил двух лошадей, подъедавших облезлую травку. Гортов по-детски обрадовался им. Одна лошадь вполголоса фыркнула, с той рассеянной интонацией, с которой общаются сами с собой странные пешеходы. Гортов фыркнул в ответ. В руках он мял прихваченную неясно зачем пустую папку.

Славянский дом стоял за чугунными распахнутыми воротами, которые жутко скрипели уже от намерения прикоснуться к ним. Это был особняк с немытой лепниной. Все окна были завешаны смертельно тяжелыми шторами, и только на чердаке круглое, мокрое, как плачущий глаз, окно было голым.

Гортов прошел мимо спящей охраны. Здание молчало, и из чуть приоткрытой форточки с гуденьем вплывала улица. Взобравшись на третий этаж, Гортов нашел нужную дверь с отломленной и повисшей на ниточке ручкой. Из дыры в двери падал свет, но Гортов справился с нездоровым желаньем в нее поглядеться.

За столом, сразу у входа, сидел страдающий человек. В руке он держал почти пустую бутылку «Боржоми» и смотрел в монитор с болью. Он перевел взгляд на Гортова, и страдания углубились; возле лба пролегла новая тоненькая морщинка.

– Опять ты, – сказал он Гортову, и его глаза потемнели от раздражения. – Я же сказал: не пойду. Ебал я ваш круглый стол! «Россия, блядь, в будущем». Да нету у России будущего ни хуя с такими, как вы, мудаками!

– Не понял, – сказал Гортов.

Он чуть растерянно улыбнулся и снова ощупал Гортова взглядом. Они помолчали.

– Извините, я пришел на работу, меня зовут Гортов Андрей Григорьевич.

Глаза его, потухшие было, снова зажглись.

– Ебаная азиатчина! И ты туда же, – страдающий человек вдруг встал из-за стола, оказавшись необычайно широким и низким, почти квадратным мужчиной в костюме.

– Запомни, сначала имя! Имя! Андрей Гортов, понимаешь? Сначала – Андрей.

– А какая разница?

– Да никакой! Вообще, блядь, никакой разницы для таких идиотов! Бедная, бедная выебанная вами Россия… Представляйтесь Гортовыми Андреями, режьте баранов и ссыте сидя! Скифы, блядь! Печенеги, блядь! – и он опять сел, подавленный.

В кабинете еще стояли столы, за которыми бесшумно трудились люди. Безмятежный, лился шелест клавиатур.

Постояв и так ничего не дождавшись, Гортов сел за пустующий стол. Шелест, прерванный было, возобновился. Страдающий человек, сразу забывший про Гортова, стал шелестеть тоже.

Сидя, Гортов потихоньку впадал в уныние. Что за тупая ситуация! Обхамили в первую секунду рабочего дня, и что делать, вообще неясно. Страдающий человек ничего не говорил, но был источником безостановочных звуков: шумно молчал, скрипел, вздыхал, ковырял где-то внутри лица пальцем.

Но вот он закончил читать что-то, доставлявшее ему изощренную муку, и снова вгляделся в Гортова. Черты его лица немного разгладились, он, полуулыбаясь, подошел к Гортову косолапой пингвиньей походкой.

– Так значит это вы Гортов, – сказал он с таким самодовольным лицом, будто тут сидело еще штук двадцать неизвестных людей, и он среди них безошибочно опознал новобранца Гортова. – Я вспомнил вас, мы виделись мельком позавчера. А я – Николай Порошин. Или попросту Коля. Вот этот задохлик, в очках, Спицин.

Как солдат, послушно поднялся и выпрямился щуплый парень с болезненной кое-как налипшей на кости кожей.

Второй, прятавшийся за монитором человек, был аттестован «золотым пером патриотической журналистики Бортковым» – из-за экрана, как из окопа, показался край взъерошенного лица, а потом и весь журналист – сухощавый, но со смуглой большой головой, будто приделанной от другого тела. Патриотический журналист был юн, но взгляд имел мудрый, печальный.

– Вот мы втроем и делаем «Державную Русь», главным образом, – Порошин ловко присел в театральном поклоне. – Рабочих рук критически не хватает. Объемы работы растут. Так что рад, что… так сказать…

Мысль его поскользнулась, и Порошин, перебив сам себя, добавил:

– Работа, в общем, простая, но требует быстроты реакции и креативности… Вы, Гортов – креативный человек?

Порошин иронически шевельнул бровями. Гортов выдавил из себя неопределенный звук.

– Подробно вам разжевывать, думаю, смысла нет, сами все понимаете, а нет – так скоро поймете. Может быть, собираетесь пообедать? На втором этаже есть кошернейшая столовая, там недорого, но и невкусно, а с торца – продуктовый магазин – я там беру чиабатту с сыром. Прекрасно идет под коньяк, – Порошин снова мигнул бровями.

– Ну я ведь только… – Гортов несмело подался вперед, как травоядный зверь за горстью еды, лежавшей в руках у неизвестного человека.

Порошин отодвинулся от него.

– Ах да, надо вам, наверное, всучить какой-нибудь важной работы.

Его лицо снова приняло мученическое выражение. Порошин вернулся к компьютеру, стал щелкать мышкой, часто моргая и морщась от отвращения. «Вот. Смотрите. Газета „Севастопольский сокол“ хочет взять у Северцева интервью. К завтрашнему утру нужно его написать. Успеете? В меру героическое и лаконичное, но не без сентиментальности. Держите вопросы».

Порошин протянул посыпанный пеплом листок.

– Северцев? Но он здесь при чем? Он певец же.

– Так вам не объяснили? – застыл в изумленьи Порошин и даже остановил листок перед рукой Гортова, но, подумав, все же всучил его и сообщил разъясняющей скороговоркой. – Северцева намечают в федеральную тройку на ближайшие выборы. Мы теперь все работаем на него… Короче говоря, втянетесь, втянетесь. Считайте, что это ваше боевое крещение.

С этими словами Порошин подхватил со стула пальто и обернулся к коллегам.

– Маршем на чиабатту! – провозгласил он, уводя за собой редакцию. Гортов остался в пустом кабинете один. Уходя, сотрудники погасили лампу.

Гортов наладил в келье беспроводной интернет. В хозчасти он без проволочек получил рабочий ноутбук и стал изучать Северцева.

До недавнего времени Северцев пел себе о Руси неторопливые песни без лишних страстей и скорби, но вот внезапно вышел на сцену на президентской инаугурации. Журналисты кинулись на него – а он многословно и повсеместно оправдывался. Но потом и сам перешел в атаку. Стал высказываться по «актуальной повестке» и по общечеловеческим жизненным поводам. Охотно и часто ругал Штаты. Говорил о «русском кресте», о том, что «суетиться не надо», сдержанно и с любовью осуждал пороки родного народа. Высказывал неконкретные соображения о заговорах и мировой закулисе. Вообще, его речи были очень пространны – не имели ни логического начала, ни логического конца, но текли мутным речным потоком.