Любовь Шашкова - Что такое настоящая невезуха

Крюгер, услышав о таком серьезном предложении, как участие в ограблении банка, уже не мог заснуть, и даже водка, что называется, не пошла.

Он всю ночь размышлял о своей пропащей жизни: то жалел себя, и тогда ему хотелось напиться, а то «воскресал» и надеялся, что у него еще есть время и, может, он устроит себе на старости лет приличную жизнь.

«Вот открою мастерскую по ремонту машин, – думал Крюгер, – и тогда ко мне придут наниматься эти козлы, с которыми спорил, посмотрим, кто посмеется! Тогда я посмеюсь, а главное – смогу вернуть жену и дочь, которых много лет не видел. Они, наверное, уже забыли о моем существовании. Я куплю ей огромный букет алых роз и подъеду к ее дому на белом «мерсе» (это первое, что нужно будет купить) и скажу: «Ну что, сука, предала? А я вот, видишь, вылез из дерьма».

Внутренний голос отчетливо сказал:

– Нет, «сука» здесь не подойдет.

– А как ее назвать, если она сука?

– Подумай, ты же вернуть ее хочешь или просто так нарисоваться?

– Не знаю, баб много, если найду какую блондинку покрасивше, подкачу, – путь от зависти сохнет!

– Да, так она за тобой и побежит, кретин, – снова вставил свое слово в рассуждения хозяина внутренний голос.

– Блин, да чё тогда сказать-то, я не знаю! – возмутился Крюгер.

– Ты сначала заимей этот «мерс», а потом, может, и слова появятся, – сказал внутренний голос.

– Ну ты сволочь, совсем охренел, меня учить вздумал, падла? – взбесился Крюгер.

«Может, это „белочка“? Черт, я с собой разговариваю, – вдруг опомнился Крюгер. – Нет, но променять меня на этого жалкого училу-зубрилу! Как у нее ума хватило, она же дура-дурой, кроме своей математики ничего не знает. Он же никогда не будет получать столько, сколько я тогда получал».

Так он рассуждал какое-то время.

А потом нахлынули воспоминания, как однажды он ее на руках на спор целый километр нес, а она хохотала и брыкалась; как встречал ее из роддома, когда казалось, что ему завидует весь белый свет. А потом накатывала обида и злость на всех.

Так в воспоминаниях он просидел почти всю ночь, а к утру забылся сном. И приснилось ему, будто идет он по краю обрыва: слева поле, ровное, как стол, потом обрыв к морю, и он вот-вот может сорваться. Откуда ни возьмись, вдруг, поднимается огромный воздушный шар и летит в сторону моря, а канат от этого шара прямо мимо него скользит по земле. Он ухватился за него и повис, шар потащил его. Руки вспотели, он стал сползать и почти упал в море, а в корзине несколько людей говорят ему, как нужно держаться. В этот момент он проснулся.

Проснувшись и сев на кровать, он никак не мог прейти в себя ото сна. С туманной головой он дошел до холодильника, взял пиво, открыл с помощью края стола, как делал это регулярно, отчего стол выглядел так, будто огромная крыса ходила вокруг и обгрызала его равномерно со всех сторон, и наконец, глотнул живительной влаги. Сразу стало легче. Не дожидаясь полудня, он хотел позвонить Дантисту и сообщить о согласии, но его непомерная гордость и самому непонятные впечатления от сна не позволили сделать это.

Дантист был пунктуален и пришел ровно в полдень.

– Здорово живешь! – сказал Дантист и по обыкновению хихикнул.

– Здорово! Давай на кухню, – Крюгер и сразу перешел к делу. – Сколько нас будет и сколько каждому достанется? План чей? Если так, шушера, можешь забыть обо мне, разрешаю.

– Зря, Крюгер, у нас там такой ас-домушник правит по кличке Инвалид! Он хоть инвалид, но мозги у него на месте.

– Что-то я такой клички не слышал.

– Брось, Крюгер, он просто не при делах был, инвалид он, я же говорю.

– На голову, что ли?

– Да нет, без ног он, говорю тебе, классный старикан, я у него сейчас кантуюсь.

– А еще кто, кроме инвалида и бабы?

– Есть еще спортсмен по кличке Карп.

– Рыба. Давно я на рыбалке не был. Не слышал я ничего про Карпа, мне это не нравится.

– Так я тебе вчера про него говорил, в него баба втюрилась.

– А, да, вспомнил.

– Ну, у нас еще Пончик есть.

– Это тот, что голубого в камере пришил?

– Да. Он.

– Опасный тип.

– Нет, он тихий такой, остепенился давно, но решил в последний раз и завязать – вот только банк возьмем, говорит, и все, я приличный человек, больше никуда меня не звать.

– Ну ладно, я тоже последний раз, – злобно сказал Крюгер.

– Надо телефоны включить, сейчас я тебе на карте покажу, куда подкатить нужно. Завтра собираемся на даче, вот здесь, он открыл на смартфоне карту и ткнул пальцем на дачи лесничества в пригороде Н-ске.

– Сильно вас торкнуло, раз туда занесло? Банк тоже в лесу? Поближе не нашли? – пошутил Крюгер.

– Шутник ты, Крюгер. Хе-хе. Жить захочешь по-человечески, еще не туда занесет. Дача там есть угловая, вот здесь. Там нам никто не помешает и есть где тренировку пройти.

– Я на своей машине должен приехать?

– Пока можно на своей, а там видно будет.

– Дантист, а я вообще слышал, что ты завязал.

– Да, завязал, но решил – в последний раз, дела-то стоящего не было. Если уж попытать судьбу, так не мелочиться, хе-хе. Верно?

– Верно. А стволы откуда будут?

– Эт ты у Карпа спросишь.

– Он у вас главный, что ли?

– Нет, я думаю, Инвалид, хе-хе.

– Гонишь?

– Нет.

– Только инвалидов мне не хватало, дожил – под инвалидом ходить буду?

– Крюгер, ты не дрейфь, это еще тот инвалид: у него шесть ходок за плечами, он инвалидом стал на «деле». Но не зажмурился, а думать начал, я иногда удивляюсь, какой он умный, хе-хе.

– Умные инвалидами не становятся.

– Ну, ты чё, передумал?

– Ладно, договорились. Буду.

На том и расстались.

Дантист прозвище получил на зоне за мастерское выбивание нездоровых зубов, впрочем, и здоровых тоже. Он так точно попадал именно в больной зуб, что врача не надо. Бывшему боксеру это было нетрудно. Он попал в колонию, когда только начиналась его боксерская карьера, самым банальнейшим образом.

Однажды, будучи в романтическом возрасте, он возвращался домой после тренировки и увидел, как двое молодых людей пристали к девушке. Он, исполненный благородных чувств, бросился на ее защиту. Один удар сломал челюсть одному нападавшему, другой оказался смертельным для второго. Девушка исчезла, а он получил срок за превышение допустимой самообороны. Эта чудовищная, нелепая история сломала всю жизнь и поставила крест на спортивной карьере, без которой он не представлял себе будущего.

Его родители были убиты горем, постигшим их единственного сына.

Вышел он через несколько лет еще молодым, но к новой жизни не приспособленным, мастерства при этом не потеряв. Его родители как могли пытались найти для него работу, устроить, женить. Но он слышать не мог о женитьбе и вскоре после выхода из тюрьмы решил сам осваиваться и привыкать к новым условиям (перестройка с перестрелкой закончились, наступили десятые). У него не было недостатка в предложениях «поучаствовать», но от твердо сказал, что завязал.