Елизавета Лютова - Колокольный звон. Повесть

Это была какая-то особенная негласная дружба, основанная на совместных глупых выходках вроде шварканья о стену столовских апельсинов – ими на большой обедней перемене была усыпана вся школа, презрении к учёбе и – ещё чём-то таком, чего одноклассники сами не знали, скорее они чуяли это друг в друге.

А Вера, глядя на них со стороны, думала, что они не такие, как ей хотелось бы, потому, что они никогда не слушали родителей.

Она была уверена в том, что их родители непременно объясняли им, как надо и как не надо себя вести, что нельзя некрасиво выражаться, грубить учителям и друг другу, драться на переменах, бросать на улице фантики и швыряться едой.

«Мы в войну голодали, – объясняла бабушка, когда пятилетняя Вера после долгих уговоров, споров и препираний из-за того, что она не хочет есть, схватила, наконец, тарелку с овсянкой на молоке, подбежала к окну и собралась всё вытряхнуть, – даже чёрного хлеба не было, а у тебя всё есть… Мне бы в войну такое дали – я бы счастлива была. А ты вот так вот. Поставь на место. Не хочешь – не ешь, но не надо так вот с едой обращаться. А то довыбрасываешься, что и вовсе еды у тебя не будет: боженька вот увидит и отнимет».

В тот день бабушка обиделась на Веру так, что вплоть до самого ужина не заставляла её есть.

А мама рассказывала, как её бабушка – Верина прабабушка, в военное время, когда еду по карточкам задерживали, сменяла на хороший обед золотые часы, а после войны, когда тоже были перебои с продовольствием, поменяла наградной серебряный портсигар, который её сын – Верин дедушка, получил в хоккейной команде Северного флота, на полбуханки чёрного хлеба.

Поэтому к еде в Вериной семье относились бережно – всё, что не доедалось, скармливалось уличным кошкам, собакам, птицам, и сухими хлебными огрызками кормили в парке уток, но никогда ничего не выбрасывали в мусорное ведро.

«Они что – не боятся, что боженька всё у них отберёт? – думала Вера, с сожалением глядя на растоптанные сырки, брошенные надкусанные бутерброды и раздавленные апельсины. – И про войну, когда голод был, не знают, что ли?»

«Нельзя сорить на улице, это некультурно. Выбрасывай в урну, – говорили мама и бабушка, – а те, кто на улицах всё бросают, они грязнят, а должно быть чисто».

И Вера ничего не выкидывала на улицах.

Если урны поблизости не оказывалось, она рассовывала фантики, палочки от мороженого, огрызки и ненужные бумажки по карманам, набивая их до отказа, лишь бы нигде не мусорить.

Одноклассники Веры поступали напротив – они не заполняли карманы мусором: они швыряли его в школе и на улицах, но зато с какой-то тошнотворной аккуратностью относились к внешнему виду и одежде – один из них даже совсем по-девичьи плакал и хныкал, когда случайно чиркнул ручкой по рукаву очередного нового свитера.

«Нет, они какие-то не те, – постоянно думала Вера, – они плохие, я не хочу с ними быть…»

Над Верой одноклассники насмехались, считая её страшной идиоткой, а иные даже пытались с ней драться.

Не в пример Настеньке из детской книжки, Вера – ещё очень слабо, простодушно и неумело, отвечала грубостью на грубость, пробуя хоть как-то защититься.

Книжная Настенька не вступала в драки, она прекращала конфликты и всегда пыталась склонить своих сверстников к доброте и разъяснить, что хорошо, а что нет. И они к ней прислушивались.

Но Вера видела и понимала – среди её сверстников такое невозможно: они бы в два счёта обидели эту Настеньку, зашвыряли её бумажками и огрызками, исчиркали её тетради нехорошими словами и в мужской туалет забросили бы её портфель.

Вера никогда, в отличие от Настеньки, не вела с одноклассниками никаких нравоучительных бесед.

Она знала одно: от них надо бы держаться подальше, потому что, во-первых, они неизвестно почему очень злы, а во-вторых – с ними неинтересно, они только хихикают над глупыми шутками, журнальными комиксами и постоянно обсуждают в дурных подробностях акт размножения.

Верины одноклассники называли этот акт «любовью», поэтому они надсмехались над самим понятием «любовь» и над теми немногими сверстниками, которые об этом акте в силу нежного возраста ещё пока не знали.

Они, конечно, думали, что Вера в первую очередь не знает, но она знала, следя в деревне за бабочками, быками и коровами, курами и петухами, а когда она, гуляя с мамой в парке, увидела двух соединённых стрекоз, она спросила, что это они такое делают.

«Размножаются, – ответила мама. – Так у них яйца получаются. Потом они яйца отложат, потом личинки из них выйдут, а потом личинки вырастут, и будут новые взрослые стрекозы…»

А деревенские дети, с которыми Вера проводила лето, охотно и примитивно объяснили ей секреты процесса, от которого появляются на свет не только стрекозы, но и собаки, кошки, птицы, коровы и люди, а потом добавили: «Только ты никому, особенно взрослым, не рассказывай то, что мы тебе тут говорили».

Вера, обо всём узнав, помалкивала, а одноклассники, которые всё время обсуждали одно и то же, неизменно смеясь, вызывали недоумение, отвращение и скуку – никаких интересных разговоров не было в их кругу.

Вере хотелось поболтать с кем-нибудь о бабочках, о прочитанных сказках, о ласточкиных птенцах, которых они с деревенскими детьми пытались достать и потрогать, о том, как они тёплыми ночами выходили на деревенскую улицу и, глядя на звёзды, рассказывали друг другу анекдоты и всякие истории из жизни, что-то приукрашивая и придумывая.

Единственными интересными собеседниками для Веры были учителя – она любила поговорить с ними на переменах и после уроков, когда одноклассники с визгом и хохотом хватали портфели и неслись, топая, прочь из кабинета.

С учителями можно было поговорить о животных и книжках; ещё Вера часто заглядывала в школьную библиотеку и беседовала с обычно ворчливой, хмурой и неулыбчивой библиотекаршей – но с Верой она разговаривала с удовольствием, с лёгкой улыбкой и дружелюбием на сухом и строгом лице.

Так же дружелюбно и по-доброму беседовали с Верой и другие учителя, хоть и училась Вера довольно плохо и неохотно – часто засыпала на уроках, и многие предметы, особенно технические, ей казались скучными и бездушными.

На математике и информатике она смотрела в окно, а потом получала «двойки», хотя дома бабушка, то ругаясь, то уговаривая, целыми часами заставляла её учить таблицу умножения, решать какие-то бессмысленные примеры и задачи, писать циферки и значки в тетрадных клетках.

Вера делала вид, что вникает во всё это, но на самом деле она думала о том, что ещё не выучено стихотворение, заданное на дом, что будет дальше с оленёнком из длинной повести-сказки, которую она только начала читать, и когда уже бабушка отвяжется со своими тоскливыми учебниками и тетрадками.