Юлия Добровольская - Младший брат

– А ты уверена, что он тебе муж?

– То есть?..

– Ты вообще-то знаешь, что такое муж?

– Убери, пожалуйста, звуковое сопровождение. – Возбуждение спало, взамен пришло лёгкое раздражение. – Я не хочу чаю. Пойдём в комнату, и ты мне всё расскажешь. Что такое муж, например. Может, я, и вправду, не всё о жизни знаю в свои сорок четыре.

– Ты и в сто сорок четыре не больше будешь знать. – Буркнул он и отошёл к плите, а я пошла в гостиную и села на диван.

Что-то не так. Какая-то смутная тревога, похожая на предчувствие беды, просыпаясь, ворочалась во мне. И ещё раздражение, причину которого я подозревала, что только усиливало его.

Ромашка долго не появлялся.

Яркое вечернее солнце пробило щель в тяжёлых портьерах, и комната оказалась расколотой пополам. Я следила за полётом пылинок: одни кружились вверх-вниз, другие, как астероиды, стремительно появлялись и исчезали.

Он остановился в дверях. И я вдруг снова, словно впервые, увидела его. Как же красив этот молодой мужчина, который мне ни больше, ни меньше, чем брат.

Снова во мне проснулось то, что, должно быть, называется женщиной, на время заслонив тревогу и раздражение, и мне захотелось, чтобы он пошёл на поводу у своих чувств, не ожидая моего одобрения.

Но он стоял по другую сторону заполненной светом трещины, словно за гранью действительности, в зазеркалье, и смотрел на меня. Сейчас он шагнёт оттуда сюда и опять станет мне братом.

– Ну, рассказывай. – Сказала я.

Он подошёл и сел в кресло напротив.

– Что тебе рассказывать? – Он изучал взглядом стену над моей головой.

– Всё рассказывай. Что такое муж, что такое жена. Почему я – дура? Что вообще происходит?

– Я пошутил.

И по тону, каким он сказал эту короткую фразу, я поняла, нет, я почуяла, что услышу гораздо больше, чем могла предположить.

Но он молчал. Во мне поднималась новая волна тревоги, от которой становилось дурно.

– Говори, не тяни.

– …хвоста за кот. – Он попытался пошутить.

– Говори, я прошу.

– Ты мне не поверишь и всё поймёшь неправильно.

– Уж как-нибудь я отличу правду ото лжи, будь спокоен.

Он глянул на меня со странным выражением лица, закрыл лицо ладонями и простонал:

– Ой, не надо, Юля!.. отличит она…

– Да что происходит, Роман?

Ромашка поднял голову.

– Ты веришь своему мужу?

– То есть?..

– Ответь: веришь или нет?

– Мне не давали повода над этим задумываться… Верю, конечно. А что?

– Нет, ничего. Вот и хорошо. Мужьям надо верить.

– Рома, я сейчас разозлюсь! Что за допрос? К чему это?.. Этот вопрос? – Я разволновалась не на шутку и готова была, если потребуется, физически вытрясти из Ромашки всё, что он не договаривает.

– Ты настаиваешь? – Его лицо окаменело, а глаза впились в мои. – Настаиваешь. Так вот, твой муж позвонил и попросил задержать тебя часа на два-три…

– Что?..

– Что слышала. – Ромашка снова закрыл лицо ладонями. – Он уже много лет тебя обманывает. У него есть женщина… Он не решается тебе сказать… У него дочка четырёх лет. Они живут в вашей старой квартире.

– Что?.. Нет… Не ври… – У меня онемели руки, и к горлу подкатила тошнота.

– К сожалению, я не вру. – Он откинулся на спинку кресла, выдохнул с шумом, словно после огромного физического усилия, и заговорил уже спокойным бодрым голосом. – Он поручил мне тебя, когда я у вас жил. Он говорил: потаскай её к себе в студию, там полно мужиков, может кем-то увлечётся, тогда и… Ты что?..

Я, едва зажав рот неслушающимися руками, влетела в уборную.

Меня рвало. Желудок был почти пустым, а потуги такими сильными, что, казалось, меня вот-вот вывернет наизнанку. Я не успевала передохнуть, как накатывал новый приступ.

Со мной такое случилось только раз в детстве, когда мы с родителями долго-долго ехали по горной петляющей дороге в маленьком старом автобусе. И больше никогда, даже в пору беременности.

Мне сделалось страшно, и видно, от испуга всё вдруг прекратилось. Тогда я заплакала.

Ромашка поскрёб в дверь:

– Как ты?..

Прикрывая лицо, я юркнула в ванную. Меня снова начало выворачивать. Спазмы от рыданий и тошноты вымотали меня, мне уже не хватало сил вдохнуть воздух. Я начала терять сознание.

Ромашка, заподозрив неладное, вошёл, не спрашивая позволения.

Потом я смутно помню, как он поднимал меня, а ноги не слушались. Он подхватил меня рукой, плескал холодной водой в лицо и лил её за шиворот. Это лишь на секунды приводило меня в себя, и я снова теряла сознание.

* * *

Я лежала в постели. В их со Светкой широкой постели. Рядом в кресле, перетащенном из гостиной, сидел Ромашка.

В комнате было почти темно, только сумеречный свет проникал из-за штор.

Увидев, что я открыла глаза, он сказал:

– Ну, ты меня и напугала.

Я вспомнила всё, и внутри опять поднялась тошнота, и потекли слёзы.

Он пересел на край постели и стал утирать мне лицо.

– Успокойся, – говорил он, – это как удалить гнилой зуб: сперва больно, а потом хорошо.

Я зарыдала. В груди и горле болело, и казалось, что это болит изодранная в клочья душа.

– Я не собираюсь перед тобой извиняться! Если только за то, что так долго молчал. – Он старался быть твёрдым, но я чувствовала, что ему тоже нехорошо.

Сквозь рыдания я спросила:

– И что… все… знали?

– Да.

Я завыла.

– Ты что, так сильно его любишь? – Спросил Рома.

Я не знала. Но продолжала реветь в голос.

Он безнадёжно пересел в кресло и решил выждать.

Я успокоилась от отсутствия проявлений его жалости.

Он сидел, прикрыв ладонью глаза.

Я задумалась, люблю ли я своего мужа. И что такое любовь после двадцати лет брака? Семья, ребёнок, общие заботы, общие праздники. Как у всех – как у Гарика, как у Ромашки…

Нет, у Ромашки всё выглядело как-то по-другому. Я тогда думала, что это потому, что они моложе, что они – другое поколение, с которым нас разделяет пропасть…

Я опомнилась – мне ведь пора домой… Эта мысль возникла сама по себе, рефлекторно: за окном темно, а я после работы ещё не объявлялась…

Когда она состыковалась с реальной ситуацией, у меня начался новый приступ рыданий. Домой… туда, где он, где эта грязь… столько лет… Ярек, ужин готов… О-о-о… Ты устал, поспи… У-у-у… Одна постель, хоть и разные с некоторых пор одеяла… и пижама с ночной рубашкой… Его дыхание рядом по ночам… У-у-у… У-у-у…

– Сволочь… – Тихо произнёс Ромашка.

– Куда же?.. у-у-у… мне теперь?.. у-у-у…

– Успокойся! Расслабься. Никуда тебе теперь. Останешься у меня.

Я затихла понемногу в полном изнеможении.

Ромашка вышел и вернулся через некоторое время с кружкой чая.

– Выпей, с шиповником.

Шиповник всем троим сыновьям высылали каждый год родители. Этот семейный напиток – чай с шиповником – считался едва ли не панацеей.