Данил Казаков - Хозяин шапки

Послышался выстрел, Сёмка вздрогнул, пристальней всмотрелся в даль. Над озером летали утки, рассеивался дымок. К соседке Ольге приехал её брат, живущий в посёлке, и вместе с племянником Серёжкой пошёл на охоту. Это не рыбаки: с пилкой к ним не подойдёшь, картошки не предложишь, а утятина вкуснее рыбы. А раз сближение не доступно, но Сёмка поспешил осудить их действия. Где их, подранков найдёшь, на в густых камышах? Десяток уток поранишь, а лишь одну себе возьмёшь, остальные зря пропадут. Сёмка предпочёл забыть о злом, чёрном Полкане, живущем у Ольги. Полкан, хорошая собака, найдёт и утку, и зайца, и другого мелкого зверя. Сёмке бы такого Полкана и ружьё бы ещё – он бы настрелял тогда больше Серёжки и его хромого дядьки. Он же молодой, сильный, здоровый.

Чтобы он сделал лучше, будь у него такие же возможности, как у других, и что другие делают плохо, в чём их промахи и ошибки, Сёмка не успел додумать – Меланья позвала завтракать.

– Иди, ешь, – позвала она, наскоро открыв двери. Сёмка не спеша докурил сигарету, бросил окурок в жестянку, пошёл на кухню. То, что мать не умеет готовить, он знал давно. На столе снова сковорода с надоевшей картошкой, крупно нарезанных хлеб, солёные огурцы и банка с молоком.

– Кто же молоко с солёным ест? – усмехнулся он, – тогда до ветру не набегаешься!

– Не хочешь – не ешь, – отозвалась Меланья, доставая большой чугун из печи. Ухват плыл по воздуху, доставал до стола, угрожая столкнуть банку.

– Э-э-эй! – забеспокоился Сёмка, – ничего не видишь, сейчас всё опрокинешь!

Меланья поставила чёрный ухват в угол, взяла старое, почерневшее полотенце, обхватила им за бока чугуна и слила воду в ведро. Из ведра пошёл пар, из чугуна пар, сама Меланья тяжело дыша, медленно разгибалась.

– Сказала бы, я бы сам слил воду, – посочувствовал Сёмка.

– Сама я справлюсь, и воду сама занесу, тебя ждёт работа тяжелее.

– Какая? – насторожился он. Работа работе – рознь. Есть не благодарная и тяжёлая, отдача от которой очень не заметна. Это все работы по хозяйству, по огороду, урожай с которого уже собран и продан. Есть работа калымная – возка сена или колка дров у соседей – там без бутылочки не обойтись. Но у Ольги Серёжка подрастает, а к деду Егору поселковские ходят, остаётся лишь Фёкла со своей непутёвой дочкой. Та зовёт чаще, а расплачивается вонючим самогоном.

Меланья вывалила картошку в кадушку, стала толочь её. От её сотрясения подрагивали вёдра на лавке, серый кот тёрся о ноги хозяйки, полосатый половичёк буровился на полу. На окне рос сухой и пыльный столетник. За окном, вдоль улицы молоденькая, худенькая девчушка толкала впереди себя коляску. Она сильно раскачивала её и что то напевала. У дома Егора стояла привязанная к ограде лошадь, на телеге валялся плуг. Сомнений у Сёмки больше не оставалось: мать хочет заставить его пахать огород. Осенью эта работа казалась парню не только не шабашная, не благодарная, но и не нужная, ибо эту работу можно отложить до весны. Сёмка ел картошку, хмурился. Мать потолкла картошку, подошла ближе. Зная об отношении сына к пахоте огорода, она тянула с ответом. Взяла кружку, налила воды, полила столетник, поправила половик на полу. Сёмка мельком взглядывал, как она неуклюже топчется на кухне, как вытирает руки о фартук. Смотрел на её серенькое, выцветшее платье, заметил углубившиеся морщины, поседевшие редкие волосы, собранные в узелок на затылке. Её худые руки с длинными пальцами, опёршимися о край стола, и жутко жалел себя: ну чем эта старая баба может помочь ему? Она даже не хочет отложить вспашку огорода до весны, когда будут новые силы, когда появится желание. А что желание появится, в это Сёмка верил свято. Ему всегда хотелось что то делать, но потом, не сейчас.

– Смотри-ка, – сказала Меланья, – Соска свою куклу опять в коляске таскает, заморозит ребятёнка.

Соской деревенские жители звали дочку Фёклы Маринку. Та до не давнего времени всё сосала соску, пока не родилось у неё своё дитё. От кого родила, ни кто не знает, а в посёлке Бор с ней гуляли многие. Девочке уже три года, а она до сих пор не ходит, но в коляске Маринка её не катает. Меланья об этом знает, но разговоры о непутёвой Маринке всегда сближают её с сыном, поднимают обоим настроение. Приятно осознавать, что кто то живёт ещё хуже тебя, над кем можно посмеяться, ощущая своё превосходство. Сёмка глянул в окно: невзрачная фигурка Маринки приближалась к телеге, на которой вчера привезли плуг. Соска поставила коляску между оглоблей, сама уселась на грядку телеги, заболтала ногами, зажмурилась, глядя на солнце.

– Живёт человек, – задумчиво проговорил Сёмка, – хлеб и вода, крыша над головой и ничего ей больше не надо.

– Так-так, – живо согласилась Меланья. – Пособие на девку получает каждый месяц 80 рубликов, да ещё пенсия старухи, на хлеб только и хватает.

Сёмка нахмурился – о 80десяти рублях он не знал. Хотел было посмеяться над Маринкой, над её малыми потребностями, узостью интересов. Хотя иной раз он сам проповедовал малые потребности человека, но всё же предпочитал считать себя самостоятельным и рачительным хозяином. А теперь выходит, что даже некчемушняя Соска и та получает какое то пособие, живёт на свои деньги. У него же нет ни пособия, ни пенсии, ни зарплаты, словно он не работает. А разве мать без него одна справится? Вот, опять пахать надо. И не желанная минутой раньше работа, стала вполне приемлемой, оправдывающей его пребывание дома.

– Ладно, вспашу, – согласно махнул он рукой, – детские слёзы – 80 рублей – два ведра картошки.

– Так-так, – закивала головой Меланья, – лошадка добрая, смирная.

Весной пахать не когда, весной другие работы поджимают, нынче и пашут и сеют осенью.

Она стояла у стола и всё говорила, говорила, радуясь, что сын согласился пахать и, боялась, что он передумает.

Сёмка аккуратно подчистил картошку, выпил молока, съел пару огурцов, выпил молока, видимо забыв о несовместимости продуктов, и вышел на мост покурить. Согласившись сейчас пахать, он стал выискивать положительные стороны предстоящей работы. Весной меньше работы – это хорошо, денёк сегодня замечательный – это тоже хорошо. Может мать ещё постарается и достанет бутылку, ведь надо же выпить с устатку. Уговорив себя, Сёмка поверх тёплой, полосатой тельняшки надел пиджак, натянул сапоги и вышел на улицу. Маринка по-прежнему сидела на телеге и качала в руках полено, завёрнутое в грязный, серый платок. Светлые, не мытые волосы свисали по плечам. Крупные веснушки густо облепили худенькое личико к крошками хлеба у рта.

– Умывалась ли ты сегодня, Маринка? – Спросил, усмехаясь, Сёмка.

– Нее а, – замотала головой Маринка.