Максим Лапшин - Открытая позиция. Роман с картинками

В тот самый день, когда родился новый стиль рисования, бариста впервые услышал выражение «финансовый кризис». Вскоре это словосочетание зазвучало все чаще и чаще и переползло из уст посетителей в заголовки газет. О чем говорили в теленовостях, бариста не знал – в тесной комнате, которую он снимал в Баттерси, телевизора не было, там с трудом помещались только кровать, платяной шкаф и стул. Не было телевизора и в кафе. Однако нетрудно было догадаться, что охочие до жареных новостей телеканалы вцепились в это выражение, как собака в сладкую кость. С тех пор как новости о «финансовом кризисе» крепко засели в головах окружающих и прочно обосновались в СМИ, люди из Сити, казалось, совсем перестали заботиться об отдыхе. На столиках появились ноутбуки, в очереди вместо шуток и разговоров о футболе постоянно звучали речи об «обвале рынка» и «плохих долгах», а некогда энергичная армия новобранцев все больше напоминала растерянное потрепанное войско.

Есть к счастью меньше не стали. Поначалу бариста с Зитой опасались, что пресловутый обвал рынка повлечет за собой падение аппетита у их посетителей. Но все обошлось. Ели с рассеянными лицами, сосредоточенно, но все-таки ели. Особенно налегали на бутерброды с тунцом. Почему? Трудно было найти этому разумное объяснение. Возможно, могущественный финансовый мир, осознав свою катастрофическую несостоятельность, не нашел для себя лучшего утешения, чем тунец, и все как один принялись жевать тунца в надежде, что рано или поздно все перемелется. Я жую, следовательно, я существую. Пока я ем тунца, никто не съест меня.

Мало смысливший в экономике бариста силился понять, что же все-таки происходило вокруг, и вдруг пришел к выводу, что кризиса бояться не следует. Кризис – это не что иное, как паника. А паника – дело временное. Ситуация, скорее всего, развивалась следующим образом. На одном из этажей кто-то из черно-синих не сдюжил. Никто не пришел ему на выручку, не помог успокоить подгулявшие нервы. Так устроен деловой мир. Каждый сам за себя. Но проблема в том, что маленькая истерика неизбежно рождает большую, и паника за отдельным столом перебрасывается на людей за соседними столами – начинается эпидемия страха.

Росту паники поспособствовало пресловутое информационное пространство. То, что раньше могло удержаться за стенами, вмиг разлетелось по глобальной Сети и тревожно высветилось на экранах компьютеров в Глазго, Манчестере, Дублине… Затем тревога продолжила свой путь через Ла-Манш и свела с ума людей в офисных зданиях на материке. К тому времени, когда истерика бушевала уже по обеим сторонам Атлантики, выяснилось, что во время всеобщей паники интереснее всего пугать. Ведь когда пугаешь других, то самому становится не так уж страшно. Не было никаких сомнений, что тот самый клерк, который первым забился в истерике, спустя пару недель уже глядел Наполеоном, чувствовал себя реформатором, финансовым акушером, провидцем. Он раньше других понял, что экономика грезит, как бы ей сподручнее сбросить с себя непосильное бремя накопленных обязательств. И другого выхода нет – придется ее кесарить.

Бариста полагал, что тем самым клерком вполне мог оказаться и Артур, обладатель роскошного алого прыща. Мысль, что однажды на лбу лондонского трейдера лопнул прыщ, а эхом бабахнула вся мировая экономика, вызывала у него улыбку.

Однако следует заметить – убоялись не все. Многие продолжали свои занятия как ни в чем не бывало: водили поезда метро, продавали закуски, пели со сцены, варили кофе, готовились к экзаменам, меняли валюту, поддерживали правопорядок и так далее. И поскольку Лондон был, если можно так выразиться, у бариста в кармане, а Королевский колледж продолжал стоять на прежнем месте, то повода поддаваться всеобщей панике, по крайней мере по эту сторону прилавка, не наблюдалось. Правда, у Зиты заболел отец, и она третью неделю уходила из кафе сразу после обеда, но с половины третьего и до закрытия бариста неплохо справлялся и в одиночку.

Во вторник в половине третьего Зита надела клеенчатую куртку, попрощалась с бариста и направилась к выходу. В дверях она столкнулась с высоким посетителем в черном костюме. Бариста сразу его узнал. Высокого грузного мужчину звали Стивен Харт. В кафе он всегда приходил в одиночку, разговаривал у стойки мягким басом и, глядя круглыми коровьими глазами, улыбался без всякого повода. Работал бухгалтером в инвестиционном банке через дорогу.

Как бариста «знакомился» со своими клиентами? В этом не было никакой загадки. Чаще всего он прислушивался к разговорам у прилавка, где порой звучали и имена, и должности, и даже размеры годовых бонусов. Кроме того, подмечал надписи на бейджах, которые посетители забывали снять, выходя из офисов. К нему самому посетители обращались редко. Во-первых, заказы принимала, как правило, Зита, а во-вторых, в лице бариста было что-то такое, что не располагало обитателей Сити к общению с ним. Он не раз замечал, что даже наиболее жизнерадостные посетители, встретив его взгляд, стирали с лица улыбку и принимались сосредоточенно всматриваться в строчки меню на стене. Что-то выдавало в бариста представителя другой культуры, человека пришлого или, как любят выражаться на дальнем конце Европы, «понаехавшего».

Драпанувшие из Восточного блока в воображении лондонцев прочно связывались с последователями какого-то непонятного культа. Они осели в цивилизованной стране, но продолжают жить по-старому. И бес их разберет, чего им не хватает. То ли ритуальных танцев у костра, то ли стакана мутной самогонки, то ли дедовской берданки, с которой ходят в лес на медведя.

Лондонцы вычисляли чужаков разными способами: по акценту, по грубовато-атлетическому телосложению, по любопытному и диковатому блеску в глазах. Бариста не раз поражался способности коренных жителей отделять зерна от плевел и часто становился свидетелем того, как в разговоре с пришлым кто-то из местных неожиданно спрашивал: «Where are you from?» 1 1 Откуда ты приехал? (англ.) . Этот вопрос означал не что иное, как провал, поражение, очередную неудавшуюся попытку сойти за своего. Человека ставили на место, разом указав ему, что он здесь на положении гостя – и не факт, что желанного. Поэтому бариста чувствовал себя увереннее, отгородившись от неприятного вопроса стойкой кафе. Тут его не трогали, а он мог рисовать, зарабатывать на жизнь, откладывать на учебу и, конечно же, слушать разговорную речь, пусть в обрывочном, но идеальном исполнении.

С некоторых пор он принялся перекрашивать волосы. Каждую неделю начинал с новой шевелюры. Зеленый, желтый, фиолетовой – в ход шли все цвета. При виде его аляповатой прически взгляды некоторых клиентов теплели. Правда, заговорить с ним все равно не решались. Сам же он предпочитал помалкивать. Слушал, смотрел, виртуозно управлялся с кофейной машиной и показывал рисунки Зите. Дома, стоя перед зеркалом, дергал себя за цветные перья волос и тренировал улыбку, чтобы получалось не так вымученно, как у других «понаехавших».