Стефан Завьялов - Объект наблюдения

Приезжая сюда из большого города, я буквально сразу погружался в прошлое, словно четверть века назад я выходил из автобуса и неспешно брёл по тихим знакомым дорогам. Сцены из детства всплывали практически на каждом шагу, вытесняя то, что лишало меня покоя в настоящем, для меня это была отличная возможность восстановить своё душевное равновесие.

Что меня возвращало в ушедшее детство? Прежде всего, особый воздух этих мест – чистый, без запахов промышленности, наполненный ароматами соснового леса, окружающего городок на многие километры. Здесь была особая аура, в которую погружался каждый сюда попадающий. Была ли эта аура здесь всегда, или же она является результатом намоленности здешних меловых гор, я не знал.

Здешний монастырь, на протяжении многих веков, притягивал паломников из разных удаленных уголков. Попадая сюда, ты словно оказывался в сказочной стране, где всё иначе, чем в повседневной жизни. Здесь даже земля светлая и здесь нет грязи, когда идут дожди. Дело в том, что почва здесь песчаная. И прогуливаясь по лесу, ты идешь не по асфальту или черноземному грунту, а ты идёшь по желтовато-серому песку, перемешанному с сосновыми иглами и шишками.

Ты идёшь среди сосен, окружающих тебя со всех сторон. В ветвях деревьев поют птицы, перелетая с ветки на ветку. Ты всё это замечаешь, все это слышишь, потому, что ты приехал сюда отвлечься от шума большого города.

Ты никуда не спешишь. Ты не слышишь несмолкаемого фона большого города, тебе не нужно быть постоянно настороже, чтобы не попасть под автомобиль, проезжающий на большой скорости или столкнуться с кем-то спешащим по делам. Тебе не нужно уступать дорогу прохожим из-за того, что людской поток несет вас друг другу навстречу. Ты просто, не спеша, бредешь, куда глаза глядят. Людей, вокруг не много, а если свернуть на небольшую тропинку, то ты можешь остаться в полном одиночестве и сможешь чётко слышать шум своих шагов. Ты удивляешься, осознав сколько шума производит один человек, идя спокойно по песчаное тропинке если вдруг остановиться и затаив дыхание прислушаться.

Приехать сюда, пройтись по песчаным тропкам вдали от людей, насладиться ароматом этого волшебного живого воздуха, послушать щебетанье птиц, понаблюдать за их полетом – это сказочное удовольствие. Если повезет, то ты совсем рядом от себя можешь увидеть белку. А потом, остановившись, сделать несколько медленных глубоких вдохов сосредоточившись на аромате воздуха, зажмурить глаза и внимательно прислушаться…

Описывать то состояние, в котором ты окажешься, не имеет смысла, так как словами передать этого удовольствия нельзя, но его можно вспомнить, если хотя бы раз его посчастливилось испытать.

Так вот, прогуливаясь по этим местам, на одной из баз я повстречал человека неопределенного возраста. На вид я мог ему дать лет пятьдесят – шестьдесят пять. У него были длинные темные с проседью распущенные волосы, длинная борода, обычная старомодная свободная одежда. Он немного сутулился и когда шёл на людях, то смотрел только себе под ноги. Роста он был среднего, худощав. Он подсел ко мне на лавочку, и мы разговорились.

Его имени я не узнал. Когда он попался мне на глаза в первый раз, то я подумал, что он здесь работает сторожем. В другой раз, когда я его видел в других местах, я решил, что он просто здесь живет или приезжает отдыхать. О нём мы не говорили, он эту тему не поддерживал. Но что для меня было важным, так это то, что я с ним мог говорить о себе, о своей жизни, рассуждать и спрашивать его мнения. Я опять был в эти мгновения счастлив так же, как когда-то в детстве.

Говоря с ним, я представлял себя древним греком, который жил на побережье Средиземного моря и который с небольшой группой других свободных греков прогуливался не спеша по побережью моря, следую за Сократом. Я словно задавал вопросы Сократу и слушал его рассуждения. В детстве и юношестве я мечтал о чем-то подобном, бескорыстном, просвещенном, чистом и т. д. И у меня случайно, а иногда и с умыслом вырывалось это обращение к моему собеседнику – «Учитель». Он этого не одобрял и говорил, что какой он учитель, так обыкновенный человек. Чтобы быть учителем нужно иметь к этому призвание и предназначение, и он смущался этого обращения.

Вот и сейчас он опустил голову и смотрел на муравьев, работающих без устали и без перерыва, затем посмотрел на меня и улыбнулся. Просто смотреть на его открытое с приятно – правильными чертами лицо уже само по себе производило успокаивающее воздействие. Он всегда готов был меня выслушать, а у меня было столько вопросов.

– …мой начальник сказал, что Назарянин помиловал же разбойника на кресте и проститутку, он их простил. И многие люди тогда могут жить и делать, что хотят, а потом, в последний момент, покаяться и спастись. Не согрешишь мол, не покаешься. Я ему ответил, что покаяться, не так уж просто, покаяться сложно. Но ведь мы и не делаем ничего такого особенно плохого – сказал сослуживец. – Все мы грешные возразил я. А потом я подумал, что здесь есть о чем поговорить, я чувствую, что за всем этим что-то еще есть полезное.

– Об этом можно говорить бесконечно от одного переходя к другому. Второй разбойник ведь не покаялся, а наоборот хулил и поносил Назарянина. Значит если придерживаться примера твоего начальника, то можно сделать вывод, что из грешников настоящих не все могут покаяться, как минимум половина. Значит это уже как минимум 50% шансов на спасение настоящему грешнику. Так? И потом, покаявшийся разбойник, это сделал не из корысти ради, а по зову своего сердца и совести. Значит, он был человек в глубине души добрым и способным различить виновного от невинного. Ему было жаль невинного. Возможно он убивал, но я думаю, он это делал вынужденно и не получал от этого удовольствия, он этим тяготился. Назарянин понимал, что разбойник в последние часы своей жизни думает о справедливости суда, и заступившись за невинного и прося у невинного прощения и милости он продемонсрировал настоящий духовный подвиг. Нужно также учесть, что всё это происходит в тот момент, когда он сам страдает, будучи распинаем на кресте. Если какой грешник способен на такое сознательно, то может быть он и получит спасение. Но мне кажется, что из оставшихся 50% грешников нужно отсеять тех, которые грешат сознательно, а не вынужденно и получают удовольствие от этого, а таких я думаю как минимум половина. Вот мы имеем уже 25% грешников, которые математически могут получить спасение по своей якобы воле. А сколько из оставшихся способны в последнее мгновение жизни подумать о ком-то другом, чужом и незнакомом хоть и невинно страдающем, когда все их мысли должны быть нацелены на вынужденное своё собственное покаяние, чтобы спастись в последний момент своей жизни. Тем более, мне кажется, многие из них во время жизни не заботились о тех, кто страдает рядом. Они были безразличны и думали лишь о своей выгоде. Возможно, что заботиться о ближнем могут не все, тем более в такой ситуации, когда сам очень сильно страдаешь. Так что, по скромному отсеем еще половину и получим 12%.