Карина Давтян - Стальное притяжение

Друзья недовольно послушались моего замечания и друг за другом спустились с площадки.

Тем временем на входе в логово появился Дориас, который, видимо, уже успел выполнить мою просьбу, и всё тем же спешным шагом направился ко мне.

– Принёс? – без вступительных слов спросила я.

– Вот, – протянул он в мои руки ключ в виде тонкой белой карточки.

– Я знаю, что это! – вдруг воскликнул подоспевший к нам Леон, который никогда не мог пройти мимо основного места событий.

Я бросила на него колючий взгляд, забирая карточку у Дориаса.

– Вернее… я не знаю, что это такое, – замялся парень, – но я видел, как ты выронила эту штуку тогда в коридоре. Из-за неё мы с Мэрэдит и смогли тебя разоблачить.

– Поздравляю за наблюдательность, – безразлично сказала я, не удосужив его слова большим вниманием.

– Так что это? – не отставал Леон.

– Ключик, – вмешался в наш разговор Даррен. – Всего-навсего очень важный ключик.

– Что он открывает? – подключилась к расспросам Мэрэдит.

– Он взламывает, а не открывает, – пояснил парень.

– Я понял, – победоносно прищёлкнул пальцами Леон и, глядя на меня, изложил свою догадку:– Вы с Дориасом проберётесь в пункт компьютерного управления Титана, взломаете систему запрораммированных и измените их программу.

– Всё просто, правда? – косвенно подтвердила я его слова. – Вот, почему так важно, чтобы ты не совершал лишних движений. Запрограммированные сделают всё сами за себя, а нам просто нужно сделать так, чтобы они не попались на глаза «верхушке».

– Я тебя понял, – кивнув головой, серьёзным тоном сказал Леон, впервые заставив меня поверить его словам.

Один за другим я отправлял на океанское дно тонкие камешки, которые, прежде чем скрыться под толщей изумрудной солёной воды, рассекали дрейфующие прибрежные волны, подпрыгивая на том или ином пенящемся гребне. За долгих пять месяцев, проведённых в лагере после крушения Пирамиды, мне удалось достигнуть верха мастерства в данном искусстве, и я всегда непременно побеждал, когда мы с другими ребятами устраивали батлы по бросанию камней в воду. Правда, с течением времени приходилось соперничать всё с меньшим количеством мальчишек, так как людей из лагеря постепенно размещали на новые места за пределами территории, а то и за пределами страны. В итоге, к сегодняшнему дню играющих в бросание камней осталось только трое, включая меня.

Я только что снова обыграл двоих ребят, и они, не особо расстроившись очередным поражением, отправились к амбару готовиться ко сну. Мне же захотелось ненадолго задержаться перед стремительно набегающими белыми волнами и проводить очередной пылающий закат под шум океана и летающего вокруг меня игрушечного флайтера. Я делал это каждый вечер с того самого момента, как попал сюда, и по началу даже считал, сколько раз мои глаза провожали солнце за ровную линию горизонта, но спустя несколько месяцев сбился со счёта. Или же мне просто надоело это делать, так как конца и края своего пребывания в этом ужасном месте не было видно так же, как и противоположного берега океана.

Поначалу людей из Пирамиды расселяли довольно быстро: уже к концу второго месяца нас осталось чуть меньше половины. Но чем дальше уходило время, тем медленнее вывозили очередных людей, чтобы доставить их на новое место. Иногда к нам, наоборот, завозили новых из других лагерей, чтобы не держать оцепленной целую лагерную зону из-за пары-тройки семей.

Я подбросил только что найденный камень, который, как мне показалось, идеально должен был проскользить по водной глади, и ловко поймал его после того, как он сделал в воздухе пару быстрых переворотов. Затем я отправил камень прямо навстречу новой, быстро приближающейся волне и, насчитав ровно десять скачков, удовлетворительно кивнул.

Солнце уже почти погрузилось в глубины темнеющего вместе с небом океана, и мне почему-то подумалось, что если бы Пирамида не была разрушена, то в ней бы непременно наступил рассвет. Мне часто приходили такие мысли в голову, когда я видел, как солнце тонет в океане. Создавалось ощущение, что, когда на земле наступает ночь, глубоко на дне Тихого океана оживает Стеклянный город и под лучами никогда не попадавшего туда солнца живёт своей прежней жизнью вместе с теми, кто погребён до исхода земного времени под её острыми обломками. Я так и видел свою сестру, сидящую за стопкой книг, что заканчивалась выше её головы, но не мог окликнуть или присесть рядом с ней, потому что, к сожалению, её отчётливый образ был лишь воссозданным, как никогда живым плодом моей памяти и воображения. Месяцы разлуки не поглотили воспоминания о Рине. Они только усилили звучание её голоса в моей голове, или видение её лица, или ощущение руки, треплющей мои аккуратно приглаженные на бок волосы.

Я почему-то думал, что первое время после катастрофы будет самым трудным, но самое трудное наступило тогда, когда Леон оставил меня, улетев на космические корабли. Для меня как будто случилась ещё одна потеря. Так неожиданно иногда заводится крепкая дружба. Мы с Леоном познакомились лично только в ночь крушения Пирамиды, а вечером того же страшного дня были уже лучшими друзьями. Он правда оказался очень достойным парнем, и у меня даже язык не поворачивался назвать его блэкером. Леон был «своим». Не скрою, что пустил пару слезинок, когда увидел, как машина, в которую он сел, скрылась за воротами лагеря. Это был второй случай на моей памяти, когда я ронял слёзы. Первый произошёл на эвакуационном борту, когда мы вылетали из Стеклянного города, а Леон, очнувшись, в истерике стал биться в железную дверь наружу. Он отвлёк на себя внимание моих и своих родителей, а также всех остальных присутствующих, тем временем как я забился в самый дальний угол в хвосте аэроборта и, облокотившись на холодную железную стену, захлёбывался собственными слезами. Сейчас мне очень стыдно вспоминать тот момент, и я рад, что никто не видел меня в том жалостливом состоянии. Но тогда я ничего не мог с собой поделать. Видя, как Леон в припадке вышибает непробиваемую дверь, люди пытаются его утихомирить, а в окне аэроборта Пирамида крушится как карточный домик – видя всё это и здраво осознавая происходящее своим умом, трудно не лишиться рассудка.

В ушах неприятно заскрежетал звук открывающихся ворот, и я, оторвав взгляд от почти исчезнувшего в темноте горизонта, посмотрел в сторону въезда в лагерь. Как всегда разъярённый Варгас уже кому-то дерзил, стоя в воротах и не пропуская прибывшую машину.

Поначалу я боялся нашего главнокомандующего, однако сейчас его необузданная злоба уже казалась просто нелепой, и я частенько развлекал себя и других ребят в лагере тем, что всячески пытался взбесить Варгаса. Сперва старался делать это скрытно, чтобы не получить отместку, но главнокомандующий быстро распознал, кто из лагерских ребят строит ему ловушки и вечно подставляет. Тогда уже я начал действовать в открытую и тоже неплохо дерзил прямо ему в лицо. В таких случаях ноги быстро уносили меня от него прямо к моим родителям или к людям, которые были старше его по званию, чтобы тот не смел причинить мне вреда, но убежать, к сожалению, удавалось не всегда, поэтому я круто нахлебался солёной воды или горячего песка за все те моменты, когда он зарывал меня в них прямо с головой. Разумеется, как бы ни старался Варгас, ни один из этих случаев для меня не послужил уроком и я продолжал свои проказы, не боясь более грозной расправы над своим поведением, потому что всем нашим перепалкам всегда были свидетели, а главнокомандующий просто не имел права сделать так, чтобы в лагере стало меньше на одного человека. В такой гармонии и взаимонепонимании мы и прожили с Варгасом наши незабываемые пять месяцев.