Николай Ольков - Собрание сочинений. 3 том

Сквозь пробуждение услышал голос Василия Алексеевича, звон склянок, шуршание халатов.

– С возвращением, Фёдор Петрович, как мы себя чувствуем? Отдыхайте, дочь вашу я отправил домой, утром девочки скажут ей, что кризис миновал. По крайней мере, кто-то должен чувствовать себя спокойней?!

Прошла неделя. К нему вернулась речь, но он скрывал это от дочери, боялся серьёзного разговора, а медсестры сдали его с потрохами, и как-то в обед дочь вошла с наигранным возмущением:

– Папа, как тебе не стыдно, уже говоришь, а от меня скрываешь. Ты разве уже не любишь свою дочь?

– Нина, врачи с тобой откровенны, скажи, я выживу или все ещё умираю?

Нина влажными салфетками протёрла ему лицо, руки, грудь:

– Господи, исхудал-то как! Эти дни ты был как бы почти там. Василий Алексеевич квалифицирует твоё состояние во вторую ночь как клиническую смерть. Папа, милый ты мой… – Она ткнулась ему в плечо и заплакала. – Я тебя ни в чем не упрекаю и не буду напоминать, только дай мне слово, что больше никогда…

Он кивнул. Она возразила:

– Нет, ты скажи своим голосом. Впрочем, я не неволю, тебе скоро пятьдесят, не мне тебя учить. Но я не хочу, чтобы ты продолжал жить той жизнью.

Он с трудом начал говорить:

– Ниночка, пока об этом не надо. Если я встану на ноги… – его голос задрожал, и он сам себе удивился: оказывается, ещё хочется жить! – Если я выйду отсюда, мы с тобой все обсудим. Валюшу пригласим…

– А маму? Папа, тебе будет трудно без неё, да и она одна. Вы же были такой красивой парой!

Были…

Парнем он был заметным и до армии всегда на виду, секретарём комсомольской организации избирали, спортсмен, симпатичным девчонки признавали. После Афгана вернулся хоть и слабым, но героем, орден Красной Звезды, пара афганских железок. Опять в комсомол, самодеятельность, спорт, молодёжные коллективы на фермах и в бригадах. Фёдор был уверен, что в эту жизнь он пришёл не исполнять чужие приказы, а руководить, приказывать.

И наскочи он в райкоме комсомола на одну девчонку, особой красоты в ней не было, но полнотелая, грудастая, весёлая – прямо по его заказу. И зовут необычно: Лиза. Ганюшкина райком в партийную школу направляет, а она в местный пединститут. В Свердловске такие девчонки попадались Фёдору, что вспоминать больно, а он сразу предупреждал, что готов на все, а жениться не обещает. Не идёт с ума Лизавета, что хочешь делай.

И в партшколе у него дела хорошо шли, завлекла кураторша курса, женщина чуть постарше, но себя блюла и выглядела на двадцать пять. Несколько раз попадался на выпивке, то в городе менты загребут, то в общаге гульбище устроит. Доходило до разговора на партбюро, вот тогда-то кураторша и взяла его за воротник:

– Ты хочешь, чтобы в характеристике твои фокусы отметили? Отметят, у нас такая практика есть. И пойдёшь в школу историю преподавать, не допустят до партработы.

А ближе к концу учёбы напрямую предложила остаться. Квартира большая, работу найти поможет, потом официально распишемся. Он отказался, ладно, что женщина порядочная, перешагнула через обиду и выхлопотала ему характеристику самого первого сорта.

Приехал домой, и Лизавета встречает в секторе учёта кадров, пристроилась. Любовь их взыграла, а первый секретарь Иван Минович Трыль, бывший майор СМЕРШа, мужик суровый: любовь любовью, но это непорядок, когда парторг с работницей учёта встречаются, и черт знает, какие разговоры вокруг этого идут. Дело прошлое, разговоров было много, доброжелатели даже шепнули Фёдору, что сам первый Елизавету жалует, вместе в машине их не раз видели и на лесных, и на просёлочных дорогах. Ганюшкин себя сдерживал, как будто чего-то опасался, а напрасно, если бы тогда все узнал, может, и жизнь по-другому сложилась. Хотя признавал, что не совсем справедливо свои беды только на жену списывать, были и другие обстоятельства.

Выпускника партшколы направили секретарём парткома крупнейшего совхоза, бюро обкома утверждало в должности. Трыль подчёркивал:

– Имей в виду, Фёдор, дорога для тебя открыта широкая, только чтобы на поворотах не заносило.

Фёдор отшучивался:

– Иван Минович, руль и тормоза – главные в нашем деле.

Свадьбу закатили после уборки, директор совхоза шикарный дом им построил, мебель импортную завезли. Гуляли на природе, и хоть жениху не полагается к рюмке прикладываться, не такие у него друзья были. Короче говоря, как в супружеской постели оказался, и как брачная ночь прошла – не помнит до сих пор. Утром встал, из холодильника бутылку коньяка достал, полный стакан выпил и вошёл в спальню. Лизавета его лежит усталая, на него игриво посматривает:

– Взрослый мужчина, а не знаешь, что с девушкой нельзя так в первую ночь.

– Как? – смущённо спросил он.

Она тоже смутилась:

– Ты же меня всю ночь из объятий не выпускал, утром едва в ванной отмылась.

Ганюшкин засмеялся:

– Лизанька, ты не издевайся надо мной, надо быть круглым идиотом, чтобы проспать брачную ночь.

– Ты ничего не помнишь? – изумлённо спросила она, а он видит: плохая актриса, неубедительно. И так ему горько стало: он же целый год на поводу её уговоров, что только после свадьбы, и она строила из себя недотрогу. Коньяк придал твёрдости и достоинства, уже не в первый раз:

– В объятьях я тебя не держал, Лиза, может, это и хорошо. Зато знаю теперь… А как ты убедительно невинность разыгрывала, помнишь новогоднюю ночь? Я даже усомниться не мог. С такого подлого обмана жить начинать нельзя. Кстати, ты знаешь первооткрывателя Америки?

– При чем тут Америка, Федя?

– При том, что до так называемого первооткрывателя там уже побывал Колумб, но это предпочитают не замечать.

– Я тебя не понимаю…

– Не надо наивности, противно. Ты целый год меня за нос водила, как телка молочного. Не прощу такой низости. Собирайся и поезжай к себе. Жить мы не будем. Все!

Лиза заплакала, пыталась что-то говорить, но Фёдор ушёл к инженеру, в соседях жил. Выпили с ним по паре рюмок, и убрался он в свою маленькую холостяцкую комнату при гостинице, там и отсыпался, оттуда и на работу ушёл. В восемь часов директор позвонил:

– Зайди к прямому проводу, первый что-то очень сердитый.

Ганюшкин взял трубку:

– Ты что мне такие кренделя выкидываешь? Жену выгнал сразу после свадьбы! Ты что, с ума сошёл! Такого в жизни не бывало!

– Бывало, Иван Минович, только мы это забыли. По старым русским традициям невеста, обманувшая мужа, изгонялась сразу со свадьбы, а я ещё день терпел.

– Так, чистоплюй хренов, быстро ко мне. Быстро!

Ехал в райком на парткомовском «Москвиче» один, жена, не обнятая и не целованная, была уже там, так он рассуждал. Значит, заведут к первому обоих, и надо будет о столь личных, даже интимных вещах говорить чужому в принципе человеку в присутствии той, о ком идёт речь. Позорная ситуация, но не Ганюшкин её придумал. Поймал себя на том, что думал о Лизе как-то отрешённо, словно и свадьбы не было два дня назад, и бурных поздравлений всего партактива, и лихого застолья на лесной поляне. Когда первый секретарь громко объявил тост «за молодых!», Лиза налила ему полный фужер коньяка и шепнула на ухо: