Николай Ольков - Собрание сочинений. 4 том

– Давайте мы договоримся так: завтра я познакомлюсь с каждым, а сегодня только одна просьба: на работе быть в совершенно белых чистых халатах. Мы ведь медицинские работники, правда? И должны всем показывать пример высокой санитарной культуры.

Эти слова особенно понравились женщинам, и коллектив расходился, дружно улыбаясь.

***

Старикам видно, льстило, что у них будет квартировать заведующая больницей. Они встретили гостью у ворот, поклонились:

– Проходи, дорогая, в передний угол, комнатку мы тебе приготовили, Ивановна даже новым комплектом постельного пожертвовала. Недавно отгуляли ее семьдесят, так профсоюз отблагодарил пакетом бывшую ударницу.

Ирина улыбнулась:

– Так, значит, хозяйка Ивановна, а хозяин?

– Ты не поверишь, но тоже Иванович, только я Александр, а она Александра. А вас как мы станем величать?

Гостья махнула рукой:

– Какое величание? Ирина, и все тут. Нам ведь жить под одной крышей.

Ее сразу пригласили к столу, но сначала посмотрела свою комнатку, маленькую горенку, это она потом узнает, что так зовут пристроенные к пятистеннику спальни. Железная кровать с большими шарами на дугах, две большие пуховые подушки: ткнула кулаком – по самый локоть рука провалилась. На стене ковер, грустная Аленушка оплакивает своего непослушного братца. Небольшое оконце завешено тюлевой шториной и двумя половинками «задергушек» (позже узнает) с выбитыми на швейной машинке узорами.

На столе в большой сковороде стояла жареная картошка, огурцы и помидоры нарезаны крупными кусками, белый хлеб домашней выпечки, кринка с молоком.

– Ирина…, вот холера какая: неловко без отчества…

– Николаевна, – выручила Ирина.

– Так вот, Ирина Николаевна, требуется по стопке выпить за новоселье. Ивановна, разливай!

Ирина не стала отказываться, взяла большую рюмку и уловила запах самогона.

– Ничего, дочка, этот напиток целебный, он из чистого хлебушка, верно, дух страмной, а ты не дыши.

Ирина в несколько глотков выпила жгучую жидкость и быстро закусила огурцом. Потом ели деревянными ложками прямо из сковороды жареную картошку на кусочках соленого сала и вели разговоры. Говорил Александр Иванович:

– Тебе, дочка, шибко повезло, что попала в нашу деревню. У нас народ весь с одного места из-под Москвы переселен, с первого дня жили артельно и дружно. Тятя мой сказывал, что деревня была как общество, собирали сходы, это как собрания нынешние, только с пользой. Нынче-то проблавостят три часа, а спроси после, об чем говорили – не каждый вспомнит. Опять же и пользы никакой. А тогда избирали старосту, назначали писаря, и без участкового был полный порядок. Я за малым не угадал на первую Германскую, годами не вышел, а потом Колчак не побрезговал, погнали нас на Омск. Были середь нас и толковые мужики, наши деревенские, которые уже хлебнули мурцовки и ядов понюхали немецких, отчего и побросали оружия, и домой. Натакали нас, как надо действовать, ночью мы всех чужих перевязали, рты позатыкали, коней запрягли, и в домашнюю сторону. Красные остановили, кто, откуда, и велели в строй вставать. Как говорится, из огня да в полымя.

– Вернулись героями? – спросила Ирина.

– Знамо дело! Пятерых увезли на шахты, по суду, других попугали и отпустили. А тут и двадцать первый год, восстание. Понятно, что мы все пошли в отряды, надеялись прежнюю жизню вернуть.

Супруга постучала по столу казанками:

– Лександро, ты добрякашь ботолом своим, «воронок» подрулит.

– Шура, кому я нужен в семьдесят-то лет!

– Тогда на месте порешат. Вон к заплоту приставят и пальнут.

Ирина заступилась:

– Александра Ивановна, что вы такое говорите? Никто не тронет. А новая жизнь вам чем не нравилась?

Старик помялся:

– Да как тебе сказать? Тем и не глянулась, что новая, другая. Тятя мой был человек, вся деревня кланялась, он на церкву, когда строили, сто золотых рублей положил, во как! А тут все переменилось: хлеб отдай, мясо отдай. А самому чем жить? За восстание нас, конечно, по головке не погладили, но, поговаривали мужики, испугалась власть, не всех ко стенке, хоть и брали. Верно, потом, перед войной, еще раз прошлись, у нас человек семь увезли, и с концом. А тут Гитлер. Как бы эти мужики сгодились! Не иначе, вредительство было среди НКВД, потому и подвели под монастырь Берию и прочих. Товарищ Сталин всех вывел на чистую воду.

Ирина оживилась:

– Вы Сталина хвалите, а как же культ личности, и из мавзолея вынесли?

– Дорогая ты моя, да потому что дураки! Вот тебе крест, хоть я и не шибко верующий! Народ со Сталиным войну победил, а они его обосрали, не за столом будь сказано. Зависть и низость, больше ничего.

– Вы про церковь говорили…

– Вот еще одна дурь. Такая красавица стояла, любо посмотреть, нет, всю раздолбили, и ничто в дело не пошло. Школу склали кирпичную, она каждый год по два раза горела, пока не прикрыли. На гать вывезли тысячу подвод со щебнем – седни привезли, к утру нету, ушел в землю.

– Вы считаете, что Бог наказывал?

– А кто? Не райком же. Бог и наказал. Все, кто ломал, хоть и по наряду, все полегли на фронте. Я только кирпич и щебень возил, и то мне осколок достался, за что и благодарю Господа.

Ирина удивилась:

– Александр Иванович, вы же сказали, что не шибко верующий.

– А где ты теперь сыщешь верующих-то настоящих? Я тебе так скажу: от Бога отвернули народишко, а к Ленину он не прислонился. Оттого и болтамся, как говно в пролубе. Нам бы жить сейчас – с табаретки не достать, а мы все в резиновых калошах ходим. На днях гляжу: Рома Носастенький идет, спрашиваю: «Далеко отправился, на ночь глядя?». Отвечает: «На партейное собранье». «А почто в калошах?». «А нам, коммунистам, нечего скрывать, вот купил новые калоши, пусть все видят». Вот скажи мне, ты врач, грамотный человек: разве так можно людями руководить, когда калоши заместо хромовых сапогов в народе?

Ирина помолчала, потом спросила:

– Александр Иванович, вы же говорили, что народ у вас работящий и дружный. Почему тогда так плохо живете?

– А вот я скажу. Наняли мы один год пастуха коров пасти деревенских, и что ты будешь делать!? Корова домой приходит, а молока нет. С неделю такое, а потом обнаружилось, что не только у нас, по всей деревне так. И пошли посмотреть, а как же пастух наш молочко нам нагуливат? И нашли, что он с утра весь табун сгуртовал в старый колхозный загон, а сам посыпат на вольном воздухе. А ведь травы кругом наросли – ноги не протащить.

– Вы хотите сказать, что от пастуха все зависит?

– Конечно, от пастуха.

– Крамольные ваши разговоры, Александр Иванович, вы бы в самом деле с ними поаккуратней.

– А я, Ирина Николаевна, на митинги не хожу. Так вот со старухой порассуждаю, да вот ты появилась, тебе пожалился. Я же битый, все понимаю. Ежели вслух сказать, могут и в самом деле припаять статью, это у нас за всяко просто. Ну, еще по рюмочке?