Игорь Гельбах - Музейная крыса

Во второй половине пятидесятых годов Андрей вновь встретился с отцом. Тот прибыл в Ленинград на теплоходе, совершавшем круизный рейс по Балтийскому морю с туристами из Западной Европы.

Примерно за год до этого французский драматург, тот самый, что приезжал однажды в Ленинград и с изумлением наблюдал спектакль, поставленный по его переведенной Агатой пьесе, вернувшись в Париж, отыскал Анри К. и передал ему письмо, в котором Агата рассказывала об Андрее и его замечательной способности к рисованию. До своего появления в Ленинграде в качестве туриста Анри не единожды пытался получить разрешение на въезд в СССР в качестве аккредитованного корреспондента агентства «Франс-Пресс». Попытки эти оказались безуспешными, возможно оттого, что после «падения идола» он окончательно порвал с коммунистами и стал склоняться к поддержке социалистов.

– Правда, произошло это не сразу. Скорее всего, он продолжал колебаться еще какое-то время после «падения», – сказал мне Андрей в первый мой приезд в Париж, – он просто принадлежит к такому типу людей, на которых власть действует гипнотически, и потому они боятся потерять ее расположение. И поверь, Nicolas, – так вслед за бабкой называли меня Агата и Андрей, – такие люди не редкость, их большинство, и от этого не убежишь.

Как бы то ни было, осознав, что сочетание его имени с профессией автоматически приводит к получению отказа, Анри сумел получить чистый, без каких-либо ненужных визовых отметок паспорт и присоединился в Швеции к круизу «мира и дружбы», указав в графе со сведениями о своих профессиональных занятиях «коммерцию» и на всякий случай положительно ответив на вопрос другой графы о том, бывал ли он в СССР.

Встреча Андрея с отцом произошла светлым летним вечером, в середине июня, когда жужжание звонка в прихожей старинной квартиры на Большой Конюшенной донеслось до его комнаты. Андрей (ему в тот год исполнилось тринадцать) подошел к двери, открыл ее и увидел невысокого стройного мужчину лет пятидесяти, в объемном светлом плаще с приподнятым воротником, седым хохолком на голове и слегка прищуренными глазами за стеклами оптических очков. Мужчина кого-то ему напоминал, и через мгновение, когда незнакомец заговорил по-французски, Андрей понял, что перед ним Анри. О его существовании он узнал от Агаты совсем недавно, вскоре после отъезда деда и бабки в Сестрорецк, на дачу.

– Твой отец живет во Франции, в Париже, – сказала Агата, – это самый красивый город мира. Но только об этом не стоит никому рассказывать, тебе будут завидовать, да и вообще, не нужно, чтобы об этом знали посторонние. До поры до времени, – добавила она. – Пусть это будет нашей маленькой тайной, обещай мне хранить ее.

– Но почему он не с нами? – спросил у нее Андрей.

– Ах, это все политика, – ответила Агата, – ему пришлось уехать отсюда, а нас с тобой не выпустили…

– Он был шпион? – спросил мальчик.

– Нет, вовсе нет. Он просто честный и искренний человек, который не любит врать, – объяснила она. – Ну, он, конечно, не святой, но старался быть честным.

Теперь этот человек стоял перед ним. К тому же на странном русском языке он спрашивал, можно ли ему войти. Андрей ответил по-французски – Агата учила его языкам с детства. Гость оглянулся – чтобы понять, не слышит ли кто их разговор, сообразил Андрей, – но на площадке никого не было, и он пропустил мужчину в квартиру, провел его в гостиную и теперь уже по-русски позвал мать, которая курила на кухне, разговаривая при этом по телефону с моим отцом.

– Мама, к нам пришли! – сообщил он Агате.

Агата, сославшись на визит соседки, закончила разговор с братом, прошла в гостиную и протянула руки навстречу гостю. Он прикоснулся губами к ее щекам, улыбнулся мальчику, и тут старавшаяся сохранить спокойствие Агата предложила всем выпить чаю, после чего направилась на кухню, на секунду задержавшись перед большим зеркалом.

– Отчего ты в таком большом плаще, совсем тебе не по размеру? – спросила Агата.

– Я купил его в Швеции с определенной целью, – пояснил гость.

Оказалось, что, готовясь сойти на берег, Анри разместил под плащом несколько пакетов, для чего заранее вшил в подкладку плаща специальные крючки, на которые накидывалась бечевка. Рассказав об этом, он скинул с себя плащ, повесил его на вешалку в прихожей и извлек из него два перевязанных бечевкой бумажных пакета, прикрепленных под мышками с обеих сторон. Затем гость прошел вместе с Андреем в гостиную, где положил пакеты на стол, достал карманный нож, разрезал бечевку и развернул толстую оберточную бумагу. В пакетах оказались альбомы с репродукциями картин из Люксембургского дворца и фотографиями Парижа. Альбомы Андре протянул мальчику, сказав:

– Я слышал, ты неплохо рисуешь да еще и пишешь стихи.

– Стихи уже не пишу, но я рисую, – подтвердил Андрей, принимая альбомы.

– Давай я покажу тебе то, что мне нравится, – предложил ему Анри.

– А тебе нравится не все? – удивленно спросил его мальчик.

– А разве бывает так, чтобы все нравилось? – переспросил в свою очередь Анри.

– Не знаю, может быть.

– Ну да, все может быть, только так бывает крайне редко, – со вздохом заметил мужчина.

Появилась Агата, и гость протянул ей темную сафьяновую коробочку с серьгами, достав ее из внутреннего кармана темно-серого пиджака. Агата примерила серьги у зеркала и, воскликнув «C’est magnifique!» [4] Это красиво! ( франц .) , поцеловала Анри, вернее слегка коснулась губами его щеки, после чего позвала Анри и сына на кухню, где уже был сервирован стол к чаю.

На кухне они разговорились. Анри хотелось расспросить ее обо всем, и он спрашивал, выслушивал Агату, бросал взгляд на Андрея и снова спрашивал ее о том, что было ему не очень понятно. Пока она пыталась ответить на вопрос Анри, может ли она переписываться с ним открыто, не прибегая к помощи случайных курьеров, Андрей встал из-за стола и отправился к себе в комнату, откуда вернулся с картоном, бумагой, кохиноровскими карандашами и ластиками.

В тот вечер он сделал несколько пастельных набросков для тех портретов своего отца, которые он написал маслом лет через десять. Позднее, уезжая в Париж, он увез большую их часть с собой.

Четыре портрета из этой серии сохранились у Агаты, теперь они висят у меня в кабинете. Это не очень большие по размеру работы, запечатлевшие голову и лицо Анри в различных ракурсах. Лицо Анри на портретах серии выражает различные эмоции – от недоумения до радостного оживления. Исходные зарисовки были выполнены пастелью почти беззаботно, и каждый картон предлагал свое цветовое решение. Характерная их черта – ясная и уверенная линия, как будто художник давно знаком с моделью.