Александр Коротков - Шмель

В последние годы университета у меня появилось сознание, до тех пор сохранявшееся в зародышевом состоянии где-то глубоко внутри. Теперь же оно развернулось, как лист папоротника, заполнив меня изнутри, и, что самое обидное, досталось оно мне какое-то бракованное. Довольно пессимистичное, нигилистическое, неинициативное, без следов присутствия какого-либо энтузиазма. Наверное, оно и раньше проявлялось в моем характере, но отличие теперь было в том, что я все это осознавал и не пытался с этим бороться. Если в школе я придумывал предлоги, почему я не хочу куда-то идти, с кем-то общаться, виновато и дружелюбно улыбался, то сейчас я отвечал честно, прямо и без тени стеснения, за что должен был получить определенную негативную репутацию. Но нет, люди, кажется, стали даже больше ко мне тянуться.

Особенно явно это стало видно, когда я уже работал. Именно тогда я удивился тому, что тянулись ко мне, по большей части те, кого я сильнее от себя отталкивал. В прочем, секрета тут не было – я все еще, по детской привычке, не хотел быть говном и сторонился всех достаточно вежливо. Думаю, что именно такой типаж и вызывает наибольшее доверие у окружающих. Поначалу я просто чувствовал от своей работы дискомфорт, потом он стал нарастать, в результате чего, работу я, в какой-то момент, уже ненавидел. Причиной был тот факт, что я ни в чем не видел смысл. Это и убивало остатки моего разума. Я видел лишь заученные и зазубренные, привычные движения, знал, что это все не для меня, и я этого делать не хочу, но что хочу делать – не имел представления. В этой банке я и мариновался несколько лет.

Что ж, достаточно короткое описание большей части моей жизни, даже как-то обидно, но часть эта была, преимущественно, бессознательной, ведь так?

Общество в те дни было готово ко всяким передрягам, по типу терактов или черных пятниц, но поверить в то, что, после века войн может случиться еще одна, никто не мог. Все слишком уж углубились в потребительство и просмотр сериалов, чтобы быть морально готовыми к новой войне. Общая концепция мира на земле, внушаемая нам с детства полностью противоречила ей. А она началась. Ни с того, ни с сего, маленький вооруженный конфликт перерос в нечто большее, где образовались две абсолютно несогласные и принципиальные стороны, на каждую из которых встало по паре могучих держав, давно уже мешавших свободным движениям друг друга. Как мешают друг другу толстяки в одной мелкой лодке. Первое время все вокруг лишь «ахали», «охали» и смотрели новости. Следили за тем, как в бой вступают те, у кого это в крови. Потом смотрели за теми, кто вписался в эту историю из-за нужды в деньгах и смысле жизни. А позже, одним утром, я прочитал в новостях о всеобщей мобилизации офицеров запаса, выпускников военных кафедр. Тут я понял, что месяц полных умываний под рукомойниками, привязанными к сосне, был не самой большой ценой за получение погон.

Через неделю я уже ехал в старом автобусе, стриженый непривычно коротко, в зеленой, плотной одежде с заветными погонами на плечах. Провожать меня было некому, как и некому было со мной прощаться. Гордое одиночество играло здесь мне на руку, поскольку другим было явно тяжело расставаться с близкими. Я же сидел, качаясь, в автобусе, заблокировав слуховые проходы затычками наушников и впитывая элэсдэшные переливы клавишных Дорз. Внутри я улыбался, ведь, позади оставались: ненавистная работа, бесцельное существование, ненужное образование. А впереди была лишь неизвестность, а это, все же, шанс 50 на 50, что новая жизнь мне подойдет. Уходить от нелюбимых вещей всегда здорово, и не важно, в какую сторону: на клубничные поля или на войну.

Меня, в моем путешествии поддерживало две вещи: осознание того, что я ничего не оставляю за спиной и музыка. Я лишь могу представить, что выполняло эту роль для других. Возможно, то, что с экранов телевизоров называют «патриотизм». Я ехал и думал об этом понятии, и пришел к выводу, что мы – лишь большие куклы. Нет, питомцы. Взрослые, хорошо выдрессированные питомцы. Немного больно осознавать, что нам в голову внедряют даже то, как и что мы должны чувствовать. Говорят, нужно любить, и мы слоняемся по поверхности земного шара, ища что-либо подобное тому чувству, о котором нам рассказали и радостно бежим к маме, когда, кажется, почувствовали именно то. То, о чем мы слышали, то, о чем читали. Достаточно только одной мысли об этом, один только раз, и все остальные эмоции и переживания наложатся, как по программе, потому что мы бессознательно создадим их для себя. Или этот, как по мне, вопиющий обман общества: патриотизм. Патриотизм – это любовь к Родине, нравственный и политический принцип, социальное чувство, содержанием которого является любовь к Отечеству и готовность подчинить его интересам свои частные интересы. Так написано в словаре. Это ни что иное, как глобальное программирование. Только задумайтесь, по сути, ты должен любить место, в котором родился, и быть готовым пожертвовать ради него своими частными интересами. Но что, если не получается любить место, в котором родился, что, если больше по душе другое, за тысячи километров?!

– Что такое патриотизм? – спросите вы любого,

– Ну, это любовь к своей стране, – услышите вы в ответ.

– А за что ты любишь свою страну?

– Ну как же, я тут родился, вырос, здесь вся моя семья.

С таким же успехом можно развивать патриотизм к своей квартире и косо смотреть на всех, у кого его нет. Ты родился и прожил всю жизнь в этой квартире, так почему же нет? В чем разница? Ну, хорошо, а, скажем, родился ты в одной стране, а потом переехал с семьей в другую. Должен ли у тебя быть патриотизм? А к какой из них? И если не к первой, то с чего ко второй, если ты там не рождался и не жил? А через сколько лет жизни в ней он должен появиться? Это ужасно, но наше сознание с детства настроено на конфронтацию. Мы деремся с парнями из другого двора, деревни, позже, с ребятами из другой школы. Мы учимся верить в то, что НАШЕ – и есть ЛУЧШЕЕ, какое бы оно ни было. Позже, наш институт лучший, а если не он, то род войск в армии. Попросите морпеха с ВДВшником решить, какой род войск лучше. Будет драка. Вторые так вообще научены калечить себя «ЗА ВДВ». Еще и с гордостью кричат об этом. Кругом лишь конфронтация, столкновения. Мода, пришедшая к нам из Англии: лучшая футбольная команда – это команда из моего города, я ее поддерживаю. Если в городе несколько команд, то лучшая – та, за которую болеют в моем районе, в моем дворе. Если я переезжаю, то я пересматриваю свои взгляды. Или мне приходится. Абсолютно человеческая черта – приписывать себя к каким-либо кастам, организациям, клубам, сворам. В толпе нам уютнее, мы чувствуем себя более защищенными. Парадоксальная метаморфоза: принятие человека, основываясь только на том факте, что он жил в твоем дворе перерастает в остервенелую поддержку на соревнованиях тех спортсменов, которые выросли с тобой в одной стране. У вас, весьма вероятно, более схожий менталитет, чем с тем парнишкой из Зимбабве. Но что, если первый представляет, как насилует детишек, когда засыпает, а тот, из Зимбабве, примерный семьянин и обливается холодной водой по утрам?! Наш пловец лучше! А что, если он – гей?! А тот, другой – герой войны?! За кого болеть? Так вот, самое ужасное, что географически определенные границы разделяют людей на группы. А этими группами довольно умело управляют некоторые политики, когда необходимо повоевать. Тишина, тишина, и вдруг: «Слава нашему народу, героям слава!». Идите и умирайте за свою страну, потому что нам нужна нефть. Любое разделение народа планеты идет вразрез с любыми учениями, в том числе и христианскими, но как масло на хлеб ложится на наше чувство незащищенности и неуверенности, желание быть в стае. Потому что в диком мире без стаи не выжить. Что ж, меня окружала моя новая стая, да только смотреть на них всех было противно: кто хныкал, кто нервно качался взад-вперед, кто сидел, закрыв лицо руками и вздыхая. Вот каково это, когда есть, что терять. Наверное, непросто.