Константин Кокозов - Родственники

Хорошим топливом служила и так называемая карма. Исходный материал для нее получали в клетках, где в зимний период содержали овец. В течение нескольких месяцев, если овец было достаточно, а если меньше – то всю зиму, в клетках овечий помет вместе с остатками сена размешивался и прессовался самими животными и постепенно превращался в карму. А когда хозяин видел, что толщина естественной кармы достигла нужной величины, то ее, так же, как и басму, резали штыковой лопатой на небольшие квадратики и прямоугольники и выносили на улицу досушивать, а потом складывали в сторонке. Из кармы топливо получалось самое лучшее: она долго горела и тепла давала больше. А из кизяков и карм получались машаллы – подобия факелов. Если пастух чей-либо скот не пригонял домой – оставлял случайно на пастбищах, или, бывало, провинившиеся дети не шли домой, боясь отцовского наказания, то хозяева животных или родители не вернувшегося чада, вместе с соседями и родственниками – человек десять – вооружались машаллами. Вилами протыкали брикет кармы, обливали ее соляркой или керосином и зажигали, а потом поднимали высоко над собой, чтобы освещать путь. Шли по полям и лугам, по дворам, искали не пришедшую домой скотинушку или своих нашкодивших детей, спрятавшихся где-нибудь за забором. Кстати, по количеству заготовленных на зиму запасов кизяков и кармы, можно было определить и уровень материального достатка того или иного крестьянина. У некоторых зажиточных крестьян забор во всей длине, высотой в два метра, был обложен кизяками и кармами. Большие, уложенные с любовью, плитки этого топлива лежали и у забора. С приходом советской власти и колхозного строя уменьшилось в хозяйствах поголовье крупного рогатого скота и овец, меньше стало и зимнего топлива. Нехватку в кизяках народ восполнял с помощью титена, так называли на Цалке сухую коровью лепешку. Титен собирала в основном детвора. Встанешь летом рано утром, протрешь глаза, а мама с мешком в руке подходит к кровати, подает рубашку:

– Давай, сыночек, Ваня Никифоров уже третий рейс сделал, – говорит она и улыбается.

– Как так три рейса, а мне чего не сказал! Ну-ка, давай рубаху! – спрыгнешь с кровати, выхватишь из рук матери мешок и айда на луга. Задача – догнать и перегнать Ванюшу Никифорова. Ладно, подумаешь про себя, цыплят по осени считают, вечером подведем итоги. Посмотрим, кто больше соберет и принесет. Для выполнения задания бежишь как угорелый.

Хорошие кизяки получались из лепешек крупного рогатого скота, особенно если к ним добавить немного остатков сена из яслей. Помет других домашних животных шел на удобрения для огородов.

Работая на ферме, Илья Габо видел и не понимал многие вещи, претворяемые в жизнь новыми общественными организациями. К примеру, Габо удивлялся, почему умные люди из города – а новую жизнь организовывали люди оттуда – в два раза уменьшили рацион корове? Если раньше в селе на зиму заготавливали три-четыре тонны сухого ароматного первосортного сена на каждую фуражную корову, то сейчас запасались всего двумя тоннами на условную единицу крупного рогатого скота. Разве коровы дали честное слово Ленину и Сталину, что будут есть в два раза меньше, а продукции давать в два раза больше, тем более в условных единицах? И это на зиму протяженностью в шесть-семь месяцев тяжелой, холодной погоды. Собранный трудолюбивыми односельчанами и привязанный в наспех сколоченных колхозных фермах, скот чахнул на глазах своих бывших хозяев, превращался в живые скелеты. И происходило это от бездарного отношения новоиспеченных руководителей к крестьянскому делу. Увидев это, Илья Габо вышел из колхоза. Стал он вновь единоличником, но через пять лет снова подал заявление о приеме в колхоз. Не добровольно, а по настоянию своих взрослых детей, которые убедили отца: «Не иди против власти, пока власть не заметила тебя». К этому времени старшие дети у Габо выросли, некоторые сыновья женились, две дочери вышли замуж, а Терентий и Емельян привели невестушек в дом. В связи с расширением семейства, Илья Пантелеевич занялся строительством комнат для молодых семей. Решено было с северной стороны увеличить дом почти на такую же длину, тем более что размеры огорода это позволяли.

– Комнату и коридор каждой семье нужно выделить. Скоро дети пойдут у молодоженов, негде будет ноге ступить, да и в тесноте дружно жить невозможно, – рассуждал сам с собой Илья Пантелеевич и вместе с сыновьями взялся за дело. Надо сказать, что в деле строительства новых комнат для сыновей посильную помощь оказывала и сторона невесток, сваты Габо. В этих местах существовал такой негласный порядок: девушка, выходя замуж, брала с собой приданое без недвижимости, тряпки разные, даже корову, а чтобы зять пришел в дом невесты и жил там – никогда, считалось, что это могли позволить или очень слабые во всех отношениях женихи, или очень бедные. Женихи нормальные, умные, знающие, что для молодого человека самое главное – его молодость и здоровье, никогда не могли даже помыслить об этом. Однако помощь от тестя, в любых размерах и в любом виде, даже самый гордый жених принимал, а потому, когда Илья Габо строил своим сыновьям дома, хорошую, огромную помощь оказали сваты. Они не только деньгами, тогда очень скудными, помогали новым родственникам, но и работали от начала до конца стройки. Практически новое жилье молодоженам строили родители с обеих сторон, а почести получала только одна сторона – отец парня.

В зятья Илье Пантелеевичу попались крепкие и уверенные в себе парни. На вопросы, где и как собираются жить молодые, оба зятя, словно сговорившись, ответили: «Без крыши над головой не останемся, но и у тещи жить не будем». Парни были, как и все в Джиниси, трудолюбивые, и через несколько лет, когда колхоз выделил новым семьям земельный участок для огорода и дома, начались стройки у зятьев. И вся семья Габо включилась в работу, даже невестки помогали обустраиваться новым родственникам.

Пока сыновья и дочери Ильи Пантелеевича обзаводились новыми семьями, домами и домашней скотиной, на страну обрушилась самая настоящая и большая беда – началась Великая Отечественная война. Сыновья Ильи Пантелеевича Филипп и Василий служили в армии, их забрали еще в тридцать девятом и сороковом годах соответственно, а теперь на войну вместе со многими односельчанами – Ваней Никифоровым, Сергеем Ильичевым, Борисом Каракозовым, Авелем Эминовым, Стефаном Атмаджевым, Василием Кокозовым, Алексеем Баязовым и еще многими другими пошли Терентий и Емельян. Половина молодых призывников были женаты, некоторые сыграли свадьбу только что. Провожая женихов на войну, невесты, естественно, плакали. Женихи, соответственно, успокаивали, просили не убиваться зазря, дескать, мы еще живы, прогоним немца и вернемся. И вот, сказанные в этот момент неудачные выражения потом стали в селе крылатыми словами, вспоминая их, сельчане по-доброму смеялись. Ваня Никифоров, красивый молодой колхозный чабан, чуть ли не на руках нес беременную жену Тому по селу, когда призывников всем селом провожали на войну. Чересчур ее оберегая неизвестно от чего, Ваня от избытка чувств обронил тихо жене: «Не плачь, Томочка, могут воды отойти, на улице родишь моего первенца». В тот день вроде никто не услышал сказанные Ваней слова, но на следующий день в селе обсуждали бережное отношение Вани к молодой жене и повторяли Ванины слова, удивленно задавая вопрос: «Откуда Ваня знает, что, прежде чем родить, воды должны отойти»? Парень по образованию и профессии чабан – не врач и не ветврач. «Да вы что, – отвечали другие, – он что, не видел, как коровы рожают». Вот так, временами и до сегодняшнего дня, вспоминают тот случай, оброненную Ваней не к месту фразу. Уже Ваня Никифоров стал Иваном Климентьевичем Никифоровым, вокруг него бегают внуки и правнуки, а в селе говорят про этот случай так, словно вчера произошло. Не успели уйти на войну одни да написать по письму своим невестам, как подошло время и младшим сыновьям Ильи Габо, Володе и Варнаве.