Игорь Горев - Острова попутного ветра. сборник рассказов

Затем смело взмахнула необыкновенными крыльями, широко и свободно, ярко вспыхнула, освещая округи, оттолкнулась от языка пламени и полетела, стремительно пронзая неизмеримые пространства, рассеивая вокруг искры и разгоняя дуновением сияющих перьев пространства и зыбкое время. Преодолев безжизненно-мрачные космические пустоши, чудесная птица-луч, после очередного взмаха светлых крыльев, вынырнула из тьмы и приблизилась к одной очень крохотной планетке похожей на капельку лазури. Капельку приятно освещало ближайшее Солнце. На поверхности мирно кучерявились облака, а под ними купались материки, укутанные в кружево прибоя и похожие на драгоценную мозаику, сложенную из осколков полупрозрачных опалов, сердоликов, изумрудов.

Птица-луч залюбовалась, на планете её ожидала судьба – встреча с Окрылённым.

На тот час он был узником властной материи, влача жалкое существование, полное горестного отчаяния и разочарований. Сторожили его жалкие подслеповатые обитатели сумрачных коридоров, шаркающей, но важной походкой прохаживались они туда-сюда, считая себя свободными лишь потому, что находились по ту сторону запертой двери. Под гулкими сводами было слышно их перешёптывание, иногда раздавались язвительные смешки. Затем все звуки поглощались мрачными недрами. Ни прежней свободы, ни вольного полёта – всё предопределено.

Птица-луч свежим дуновением пронеслась мимо нерасторопных охранников. Те лишь испуганно повели воспалёнными веками, по-рыбьи тараща глаза и прижимаясь к стене. И тут страх сжал их сердца – они заметили льющийся из темницы узника яркий свет. Тот проникал сквозь щели, замочную скважину и разливался повсюду, грозя затоплением несчастным обитателям тесных коридоров.

Тогда они стали цыкать и грозить всеми карами. Свет продолжал проникать в их уютное подземелье, досаждать их существованию, такого они больше не могли терпеть и ворвались внутрь темницы. Окрылённого назидательно предупредили: впредь так не поступать и вести себя правильно, согласно распорядку дня и закону ночи. После чего чинно удалились, оставив узника один на один с ссадинами и кровоподтёками. Но ясная воля, узревшая небо, больше не могла мириться с беспрекословностью чьих-то законов и постулатами тюремщиков, сводящихся к одному: поверь в нашу правоту. После истязаний он засыпал, ему снилась заманчиво-радужная линия горизонта, и глубокая пропасть у ног, и тончайший, похожий на паутинку мостик, свитый из лучей света, тех самых, что иногда заглядывали к нему сквозь крохотное зарешёченное окошечко. И чей-то настойчивый голос призывал его не бояться и ступить на шаткий ненадёжный мостик. Узник просыпался и, вперив взгляд, подолгу рассматривал нависающий потолок, тогда беззвучные слёзы стекали на твёрдый пол, просачиваясь сквозь трещины, разъедая камень…

Слёзы высыхали, уступая место мечте, которая теперь жила и тем небом, и той рвущейся над пропастью сновидений путеводной нитью. Ей – мечте – жизненно важно стало вырваться отсюда прочь и увидеть не во сне, а наяву тот светлый мост над пропастью и обязательно шагнуть вперёд. Освобождённое сознание теперь верило – он ни за что не разобьётся, сколько бы ему не предрекали. Так пробудилась воля затворника и тот начал творить.

Распуская оковы и цепи в нити, похожие на перистые облака и туманные дали, затворник ткал из них едва видимую, вздрагивающую на сквозняках ткань и кроил по лекалам мечты. Отточенной, как его мысль, иглой он сшивал лоскуты вместе. Крепко и неразрывно. Улыбаясь чему-то, что видел только он один, гладил шершавой рукой грубую кладку, так жестоко ограничивающую его свободу, зачерпывал проникающий сквозь оконце лучик, в котором беззаботно плавали невесомые пылинки, и плескал на незыблемую твердь. Та смягчалась, становилась податливой, похожей на глину в руках горшечника и узник начинал вдохновлёно ваять. Материя из надменного диктатора превращалась в единомышленника и гениального соавтора.

Темница, никогда досель не ведающая и не признающая иных повелителей кроме вечно угрюмых и пьяных, со связкой позвякивающих ключей надзирателей, теперь удивлялась происходящим в её недрах метаморфозам. Ей вдруг захотелось уподобиться чайке так легко отталкивающейся от её бастионов. Она совершала неуклюжие попытки, осыпая грубую штукатурку и покрываясь трещинами. Не пугали её, как прежде, и легкомысленные волны, что плескались у её подножия. Они приятно волновали её, и темница всё чаще обращала свой суровый лик навстречу утреннему солнцу. Затхлые тёмные углы, в которых всегда царствовали пронырливые крысы и шептались всевозможные страхи и болезни, незаметно превращались в плавные струящиеся обводы, оттуда испуганно шарахались тени, одной рукой прикрывая пустые глазницы, а другую вытягивая вперёд; крысы спасались бегством и вплавь. Многовековая неподвижность напряжённо вглядывалась на вьющуюся между холмов дорогу, охрану у ворот охватывал панический ужас по ночам, когда петли начинали натужно скрипеть, будто жалуясь на свой рок. Их жирно смазывали – всё напрасно.

Однажды, лишь только дальняя зорька осветила верхние зубцы внешних бастионов, темница вздрогнула, с грохотом осыпались угловые камни, и всё исчезло за пыльной пеленой. Когда пыль успокоилась и улеглась, предварительно кремнисто просверкав на солнце, перед всеми предстал необычный парусник, больше напоминающий дитя моря и ветра, чем творение рук человеческих.

Утёсы и камни, некогда надёжно охранявшие обречённого узника, теперь парили и струились, ни прежней тяжеловесности, ни тщеславного созерцания, ни грубой напористости – всё легко и текуче, повторяя движение волн над поверхностью морей. Вдохновлённый камень, презрев свою природу, переродился в воду. Сотканное из оков и цепей прозрачное полотно взмыло на тонкой мачте высоко-высоко и затрепетало, почуяв первые свежие потоки воздуха. Угрюмый металл, призванный омрачённым рассудком ограничивать и убивать свободу, расплавился, болезненно булькая при этом, и снова стал затвердевать, обретая иное предназначение – служить ветру. Нервы узника, пропущенные сквозь жернова испытаний и волочильню терпения, превратились в такелаж, шкоты и оттяжки и, тонко радостно звеня, запели в ожидании полёта.

«Окрылённый!» – воскликнули восхищённые небеса и вольнодумный ветер, когда из пыли начали проявляться контуры создания.

«Окрылённый!» – скрипнули снасти, почуяв попутные потоки.

«Окрылённый!» – лукообразно изогнулась мачта, сама готовая вылететь вместо стрелы навстречу открывающемуся простору и полыхающим стихиям.

Луч света – та самая чудо-птица – подлетел к чудесному паруснику, приник к нему, прислушиваясь к чему-то, доступному только его чуткому слуху. То, что услышал луч света, видимо, понравилось ему, он слегка отпрянул в сторону, полюбовался творением и без принуждения подтолкнул вперёд: иди!

Читать дальше