Надежда Осипова - Было весело в деревне…

Как-то в начале сентября Танька поехала на автобусе обудёнком в город – в парикмахерскую. С малолетства носила она русую, в руку толщиной, косу. Но после чернобыльской трагедии волосы секлись, росли плохо, и на Таньку в особо трудные времена обрушивалось желание косу остричь, да и в частуху приходилось ей слышать, что по народным приметам, если нападала на человека хворь, либо случались прочие житейские неприятности, то лучше волосы обрезать, дабы освободиться от напасти, – на кончиках волос, дескать, всё чёрное зло скапливается. И теперь она просто-напросто загорелась охотой вместо надоевшей косы сделать себе короткие кудри. К мастеру в парикмахерской она не попала, там обслуживали строго по блату – якобы по предварительной записи, зато привезла в сумке с городской привокзальной помойки мелкую полудохлую собачонку. Дома отмыла её с хозяйственным мылом в тазике, просушила банным полотенцем, а потом выцыганила у Степаниды парного молочка для новой своей квартирантки. С неделю поила собачонку с ложечки, спать укладывала на подушку рядом с собой, как малого ребёночка. Вопреки всеобщему мнению, собака вскоре одыбалась. Только оказалась такой звонкой и бесстрашной, что сначала на неё прибегали дивоваться ребятишки с соседних улиц. Костя за мягкую шерстку прозвал собачку Вельветкой.

Постепенно Вельветку, кроме малых ребят, стала бояться вся живность в округе. Не только коты, но и взрослые мужики старались теперь Безымянный переулок обходить стороной. Даже Анархия, опасаясь мулютинской Вельветки, Танькины клумбы унавоживать перестала, и обильно удобренная земля принялась прытко прорастать лопухами.

Вскоре прибился к дому Мулютиных ещё один квартирант – трёхногий кот бурой масти. Как-то поехали Яков Григорьевич с Танькой на мельницу – перемолоть выданную в совхозе пшеницу на муку и дроблёнку. Между мельницей и котельной, где ждали своей очереди помольщики, прыгал промеж транспорта трёхногий замурзанный кот. Танька по сердобольности разок-другой почесала у кота за ушками. Ездить на мельницу пришлось ещё два дня, и кот от Таньки уже не захотел отлипать, без опаски месил грязь тремя лапами возле их телеги. Последним рейсом она позвала бурого, похлопав рядом с собой по мешку. Дважды приглашать его не потребовалось – кот ласточкой взмыл на воз, и увечье в этом ему нисколечко не помешало. Дома Танькины старухи зароптали в три голоса:

– Совсем девка сдурела! Пошто ветер-то у тебя в голове? Кошачьего калеку в дом приволокла! Всяких уродов со всех помоек в дом натаскала. Можно было и доброго котишку сыскать, коль охота напала…

Кот слушал старух с гордо поднятой головой. С чувством собственного достоинства он позволил и Вельветке обнюхать себя с головы до хвоста. Танька за мудрое терпение и благородную осанку прозвала кота Маркизом.

После погрома, устроенного Анархией на новоселье, Яков Григорьевич втыкать вдругорядь жерди в прясло поленился, и жили теперь соседи запросто, одним двором. Вечером с пастбища приходила во двор стоумовая корова Марта, самостоятельно открывая мордой запор с внутренней стороны калитки. За удой она давала ведро молока, но, чтобы её подоить, надо было верёвкой быстро обмотать задние ноги – Марта лягалась. Степанида утверждала, что корова у них очень хорошая, не скандальная, но деликатных кровей, по сей причине страшится щекотки. Молоко она давала густое, благодаря чему хозяева спокойно терпели её брыканье из года в год. В последнее месяцы и Танька постигла науку доить Марту, дородная Степанида Мироновна, накопившая почти два центнера личного веса, частенько прихварывала. Как только с пастбища пастух прогонял вдоль улицы коров, а Марта запускала себя во двор, то за калиткой начинал визжать дураковский боров Борис. Чтобы Бориска не одичал, день-деньской околачиваясь промеж деревенских луж, и дом свой знал, Яков Григорьевич намешивал ему в пойло остатки хозяйской еды, измельчённые капустные листья, а также морковную, свекольную и брюквенную ботву с огорода, и вечером выливал месиво через прясло прямо в корыто. Борову шли и картофельные очистки в распаренной дроблёнке, чтобы на рёбрах у него нарастало сало, – так уж испокон веков устроено безотходное крестьянское хозяйство, когда одно дело с немалой выгодой поддерживает другое.

Всеми дворовыми делами нынче благополучно управляла Вельветка. Она урчала перед дойкой на Марту, сортировала кур и петухов на пришлых и своих, гоняла вдоль дороги чужих котов, помогала запрягать Анархию. Норовистая лошадь стояла почти спокойно, если прямо перед собой лицезрела махонькую рычащую Вельветку, готовую в любую секунду бесстрашно вцепиться ей в морду. На хлопотные сборы за метёлками и шиповником прискакал понаблюдать и Маркиз, он теперь всегда провожал Таньку и Якова Григорьевича в дорогу, прыгая за телегой на трёх лапах до самых ворот.

Калиновый колок располагался между двумя лысыми сопками километрах в пяти от деревни. Дорога к колку, суетливо извиваясь, поспешала среди полей с вызревшей пшеницей. Небольшие облака, как белые куры, лениво разбрелись по просторному небу. Толстые суслики, совсем как люди, стоя на задних лапках, перекликались беспокойным свистом. Жили они вокруг полей целыми колониями, хлеба в совхозе хватало на всех. Уборка урожая уже шла полным ходом. Зерноуборочные комбайны «Нива» трудолюбиво ползали по полям, как сытые шмели. От ближнего комбайна отъезжала гружёная машина – ещё не осыпалась по кузову островерхая пшеничная горка, а из бункера на землю вытряхивались едва заметные на расстоянии остатки пыли вперемежку с пшеничными остями. Из кабины старенькой переваливающейся с боку на бок по соломенной щетине убранного поля машины лихо неслась песня разудалого шофёра Петьки Уточкина, внука деда Петра, по прозванию Капут, их соседа по Безымянному переулку. Танька в ответ пропела ему частушку:

Ехал по полю шофёр

И остановился!

Развалился весь мотор,

Шофёр матерился!

Калиновый колок сыто нежился на нежарком осеннем солнышке. Упрямо растопырили длинные иглы круглые кусты боярки. Калина, как красна девица в деревенском хороводе, готова была ринуться в лихой пляс, чтобы только похвастаться перед подружками богатым убором из ягод. Скромно присел на корточки среди столь броских барышень подсыхающий шиповник. Листья на берёзах лишь кое-где конфузливо проблёскивали желтизной, словно начинающая седеть красавица. Как распутная девка приглашала отведать ядовитых плодов волчья ягода, бесстыдно устроившись возле самой тропки.

– Таня, дочка, может, сначала поберём шиповника и боярышника, Степанида моя совсем уж часто прибаливать стала, свеженьких витаминков бы ей, а за метёлками и калиной вдругорядь съездим?