Геннадий Мурзин - Обжигающие вёрсты. Том 1. Роман-биография в двух томах

Дармоед – это еще одно мое имя, любимое отцом и ненавистное мною. Молча делаю разворот на сто восемьдесят градусов и выхожу на улицу.

Допоздна хожу вокруг избы и думаю, что мне делать дальше. Отец прав: мне уже пятнадцать, а всего лишь закончил шесть классов. Неважно, что отпустили в школу в восемь с половиной лет, когда не отпускать уже было невозможно. Что ж, пора кусок хлеба самому зарабатывать: уж так надоело, так надоело быть дармоедом! Пора и имя собственное обретать.

На утро, когда отец ушел в поле, сказал маме:

– Поеду к Клаве.

– Что там забыл? У сестры и без тебя…

Знал, что сестра живет без мужа и что у нее четырехгодовалый сын, и что без меня, нахлебника, ей трудно.

– Поеду, – упрямо повторил. – Мам, дай на билет, а?

– Откуда у меня? Спрашивай у отца.

– Не буду, – насупившись, ответил и махнул рукой. – Сам на билет заработаю.

В тот же день, взяв в дорогу пустой портяной мешок с лямкой, отправился в путь-дорогу. До райцентра шел пешком, один, лесом. Это километров пятнадцать. Пришел, стал спрашивать, где бы можно было немного заработать. Люди смотрели на мой маленький росточек, щупловатую фигурку, качали головами, сочувствовали, но ничем помочь не могли. Одна лишь бабуля, жившая в покосившейся хатенке, вынесла мне краюху ржаного хлеба. Очень кстати. Потому что с утра – во рту ни маковой росинки. Нашел колодец, опустил вниз бадью, достал воды и, припивая, навернул всю краюху. Поступок неосмотрительный, поскольку в другой раз поесть удастся лишь на третьи сутки.

Но ничего! Зато чувствовал все же себя самостоятельным и абсолютно независимым человеком. Какое все-таки это счастье. И ничего, что в животе бурчит, как говорится, кишка кишке бьет по башке.

На другой день в какой-то конторе мне сказали: если хочу заработать, то могу пойти в карьер (в пяти километрах от райцентра), там каменоломня, идет заготовка камня для строительных работ, заработок выдают по окончании дня и в соответствии с количеством добытого камня; что там могут нанять и несовершеннолетнего, правда, без оформления.

Выбора не было. Пошел. Там встретили недружелюбно. Мастер, осмотрев мою неказистую внешность, сказал:

– Хоть знаешь, что это за работа?

– Нет, – честно ответил.

– Впрочем, ладно, черт с тобой: сколько сделаешь – все твое.

Видимо, жаль стало мастеру. Он выдал каёлку, лопату, небольшой, но увесистый для меня ломик, подвел к откосу и сказал:

– Ну, давай, действуй. Добытый камень складывай в штабель.

Он хмыкнул недоверчиво и ушел.

Семь часов утра. Кругом много солнца, птицы над головой щебечут, воздух – чист и свеж, а в животе урчит. Наверное, мне повезло с местом. Потому что пошел большой плитняк. Знай, выковыривай и складывай в штабель. Невдалеке работали взрослые. Но я на них не обращал внимания, они на меня – тоже.

Заметно стало темнеть. От заходящего июньского солнца по карьеру расползлись гигантские тени огромных елей. Работая, не заметил, что все рабочие уже ушли. Не было и мастера. Значит, остался без денег. Хотя штабель (по моим, конечно, меркам) был не мал.

Устал. Руки, особенно ладони, страшно болели, так как во многих местах кровоточили из-за многочисленных порезов об острые края плитняка. Откуда у меня могли взяться рукавицы?

Тут же прилег, подложив под голову охапку травы. Моментально заснул. Забыл о лесных Леших и прочей всякой нечисти. Проснулся от людских голосов. Протер кулаком глаза. Снова – солнце, снова птицы, снова люди.

С прежним остервенением принялся за работу. Подошел мастер. Оглядел штабель, хмыкнул.

– А ты, пацан, хоть и хлипкий на вид, но на работу горазд. Вот не думал. Вечерком заходи в будку. За работу получишь деньги.

Он ушел. Я продолжил работу. И к вечеру было уже два штабеля.

В животе перестало урчать. Но хотел пить. Стал искать ручей. Что-то похожее на него нашел. Утолил жажду. Пошел к мастеру. Тот подал мне две сотенных купюры и полусотенную: видимо, успел уже замерить.

Вернулся к откосу, надел свои, бережно сложенные, ситцевые шаровары, коленкоровую рубашку (работал-то почти голышом), тапочки на босу ногу, собрал инструмент, принес мастеру.

– Уходишь? Так быстро?

Кивнул. Не стал объяснять, что заработанного мне с лихвой хватит, чтобы купить билет и уехать к старшей сестре. Билет-то стоит сотню. В общем вагоне, конечно.

Вышел из леса. Вдали – по шоссе неслись в обе стороны автомобили. Вышел на обочину. Стал тянуть руку. Долго никто не останавливался. Но вот затормозил старенький ГАЗ-51. Шофер (настоящая русская душа, добродушно улыбался мне) распахнул дверцу кабины.

– Залетай, пацан! – Второго приглашения не потребовалось. Не отрывая глаз от полотна шоссе, спросил. – Куда путь держим?

– В город. Мне на вокзал. Довезете?

– Родители хоть знают?

– Мать – да, отец – нет.

– Что так?

Рассказал. Он недовольно покрутил головой.

– Надо же! Будь поосторожнее там, на вокзале и в поезде. Мал еще.

– Мне уже пятнадцать.

– Надо же! – Шофер усмехнулся. – Так много?

– Да. Не смотрите, что маленький. Это – такой уродился. Мамка рассказывала, что до четырех лет сам сидеть не мог… Все валился на бок… Голова больно тяжелая оказалась.

И тут шофер увидел мои кровоточащие руки.

– Что с тобой? Кто это?

– Никто… Сам… На каменоломне два дня работал, чтобы на билет заработать.

– Надо же! Заработал? Не обманули?

– Нет! – Достал из холщового мешка деньги и показал. – Вот!

– Какой ты молодец!

От избытка гордости и счастья, что меня похвалили, зарделся.

– Голоден, поди?

– Н-н-не очень… позавчера ел.

– Не очень, – передразнил меня шофер. – Там, в «бардачке» возьми хлеб, яйца, соль.

– Это – нехорошее слово, дяденька. Мой отец так ругается.

Шофер заливисто расхохотался.

– Ну, ты, даешь, малый! Извини, но у нас, шоферов, так называется шкафчик, который перед тобой.

Уставился, но ничего, никакого шкафчика не видел. Подумал, что шофер шутит со мной. Он дотянулся правой рукой до какой-то выпуклости на передней стенке, нажал, и отпала небольшая жестяная дверца.

– Ты бери. Ешь.

Увидев, что там лежит огромная булка белого хлеба, мои глаза загорелись голодным огнем. Дрожащей рукой потянулся к хлебу.

– Я, дяденька, только чуть-чуть, ладно? А там, в городе, куплю… куплю… – Отщипнув немного, стал класть булку назад.

– Ты, пацан, отламывай по-настоящему, по-мужицки. И яйцо бери. Вареное.

– Спасибо, не надо, дяденька.

– Кому сказано? Бери! – Строго сказал шофер и насупился.

– Извините, но вам…

– Ну! – еще строже сказал шофер.

– Хорошо, хорошо, дяденька. Вы только не сердитесь, ладно?

Достал яйцо, сваренное вкрутую, и стал чистить, продолжая, меж тем, жевать вкуснющий хлеб. Шофер смотрел на дорогу и молчал.