Андрей Гвоздянский - Второй центроид

Уставшая, тощая рука младшего бюрократа всегда повиновалась инструкциям. Пальцы буднично коснулись плоских клавиш, и две скупые цифры проявились на экране. Губы старшего бюрократа издали тихий условно-одобрительный звук. Паспорт-брелок лежал на считывателе в покорном ожидании. Еще одна клавиша слегка прогнулась под гнетом пальцев младшего бюрократа. Считыватель теперь излучал мутно-природный зеленый свет. Цифры постепенно исчезли с экрана. Паспорт-брелок зарядился.

Солнце ушло спать. Авгий полулежал в гамаке и сканировал черную простыню неба. Звезды словно потемнели: их блеск поглощался матовой шероховатостью неба. Из комнаты голосом популярного в исчезающе малых ретроградных кругах поэта говорило радио, вопрошая о неоднозначности существования и сравнивая людей с растениями, расцветающими и увядающими. Последний день отпуска вырывался вон, а природа намеренно делала подлость, оставляя Авгия наедине с собой. Пустота звуков и мягкий ворс гамака создавали не оставляющий выбора контраст. Только сон или размышление могли спасти его от тщетности бытия в черноте ночи.

Завтрашний день стоял в планах букой: Авгию предстояло документально подтвердить возросший годами авторитет. Первый паспорт всегда ощущается как новый сорт мороженого: обладание им бодрит человека и дарит ему импульс к переменам. Второй паспорт – не то. Он замораживает все, чего обладатель достиг к сорока годам, дает ему право вздохнуть, фиксируя на матовом куске бумаги навечно данный образ его лица.

«Почему ты отдыхаешь один?» – спрашивали его редкие товарищи. – «Что годного может быть в таком отпуске?». «Для открытия», – всегда отвечал он. «Ты еще не сделал открытие?» – говорили на работе, понемногу вынимая из него кусочки самоуверенности. «Каждый раз думаю, и каждый раз – не в ту сторону», – отвечал он. «Ты уже два года кандидат в высшие круги, и где твое открытие?» – молча высасывали из него признание проходящие мимо сотрудники. И действительно, у него не было оправдания.

Подступил сон. Из черноты неба глаза упали в пустоту самосозерцания. Ребенком он был беззаботнее. Подставлял волосы под гнущиеся лучи теплой конопатой звезды; прямо из кружки хлестал беспросветно белую жидкость, которую ныне найдешь разве что на этикетке сладкого батончика; сопротивлялся тенденциям наукообразной универсальности, предпочитая прозябать в непосредственности хилого ума. Он не мог посвящать себя делу – один рой намерений и нерегламентированных желаний мог жить в нем обособленно от второго и третьего. Впрочем, иногда они перемешивались, внезапно рождая химер, спонтанно захватывавших сознание на пару десятков человеко-секунд.

Авгия могли бы спросить, почему он отдыхает зимой, но никто не интересовался: конституция ясно определила, что каждый волен выбирать время года для отпуска. Но в одном он должен будет дать ответ, вернувшись с теплого побережья в прохладный сумрак повседневности. Ему предстоит свободный выбор, который дается раз в жизни всем обретающим второй паспорт. Он наконец-то установит периодичность будущего труда. Авгий в свое время долго размышлял над этим, и решил, что семь часов в день – самый верный вариант. Тридцать пять часов в неделю нравились ему меньше, потому что предполагали непрерывную интенсивность размышления в течение всей недели. Зная, что период работы еще не закончен, он не смог бы отдаться чему-то еще всей полнотой ума; видя превалирующую над ним величину периода, он стал бы думать еще медленнее, пытаясь ускорить конец трудового времени.

Сон перенес Авгия в светлое будущее, показав лоснящуюся безупречность высших кругов. Он привнес бы в эту стерильность щепотку молодой яркости, стал бы ближайшим посредником между двумя мирами. Авгий видел себя на годовом заседании, сидящего с притворно опущенной головой и слушающего доклад председателя об уникальном, давно зревшем открытии. Но прежде будут возвращение сквозь холод и победа над застывшей в напряжении реальностью.

Снег белыми водомерками таял на черной поверхности озера. Хилые тельца вновь и вновь исчезали в глубине, безмолвно умирая. Авгий шагал по извилистой набережной, направив все мысли на скорейшее достижение одной цели – здания Единого научно-исследовательского института. Там проходила его активная молодость, и там же будет укрепляться его зрелость. В тот день он не семенил, как обычно, мелочно бросая взгляд на отдельные кусочки тропы, а шел в размашистом стиле, словно статный представитель военного сословия. Издалека его бы не узнала даже мать – так ярко проявилась в нем радость ожидания. Переполненный чувствами, Авгий не мог вести себя как обычно, и каждое движение выдавало неординарность момента.

Новенький паспорт лежал в кармане. Он, словно второе сердце, неслышно отзывался в памяти. Все персонажи в очереди за паспортами отсвечивали праздничными костюмами. Мужчины рассеянно глядели на серебряную поверхность часов, неподвижно храня ноги в нетипичных лакированных туфлях, женщины коротко переговаривались, бросая взгляды на многочисленные кольца, брошки, браслеты, колье, рассыпанные по коридору в точном соответствии с пространственным распределением обладательниц. Из динамика сочилась выверенно-радостная музыка, зовущая в загадку будущего. Лирика момента дополнялась присутствием супружеской пары, мило облокачивающейся на казенный стол. Бюрократия эффективно трудилась.

В кабинет никто не заходил. Временами дверь на самую малость приоткрывалась, и из глубины комнаты возникала сухая от неуклонной заботы о посетителях рука; выхватив очередной талончик, она скрывалась за дубовой непроницаемостью двери, чтобы через несколько секунд так же безмолвно вручить готовый документ. Рука была молчалива и угрюма, потому что работала быстро, как заводная. К чему произносить какие-то слова? К чему поздравления и рукопожатия? Не за этим все пришли к кабинету.

Получив маленький круглый брелок – паспорт нового образца – Авгий приложил его к терминалу и бегло просмотрел информацию на экране. Судя по ней, он все так же проживал на улице Прогрессистов и носил старое имя. Но помолодел на тридцать лет. «Возможно ли, чтобы в отдельно взятом теле время так резко повернулось вспять?» – с тенью сомнения подумал он. Но факт был неоспорим, а уточнять что-то у иссохшей руки бюрократа, к тому же уже переключившейся на другого посетителя, он не решался. Авгий с усилием выдохнул спертый воздух, а через несколько секунд легкие наполнились прохладным туманом, потому что он вышел наружу.

– Сигами делимся, – уверенно заявил бледный от скуки попрошайка, без всякого усердия прикрывая рукой карман, набитый перекошенными сигаретами. Некоторые валялись прямо на асфальте, помутнев от тяжелой влажности воздуха. Авгий, эстетствуя, одарил попрошайку визиткой с осуждающей надписью: «курение вредит здоровью».