Владимир Рунов - Страна отношений. Записки неугомонного

– Да-а-а! – пуская сквозь ноздри сигаретный дым, тянет мой задумчивый друг. – Вот так выглядит фантастика, Вова!

Сигареты тогда почти не курили, больше папиросы. Их названия я и сейчас помню: «Север», «Норд», «Пушка», «Дели», «Три богатыря», ну конечно, «Беломор» и самые лучшие, в картонных коробках, «Казбек» и «Герцеговина Флор» (последние, говорят, Сталин особо уважал). Но Генка, готовясь к отъезду, «дернул» у своего Иохима несколько пачек коротких, под мундштук, сигарет под названием «Байкал». Их выпускали в непромокаемых упаковках специально для геологов, изыскателей, поисковиков и прочих бродячих трудяг. Поскольку дед Ходоркина всю жизнь заведовал «тылами» разных поисковых экспедиций, то, видать, не сидел сложа руки и натаскал на «черный день» все, что плохо лежало. Помните, как однажды сатирик воскликнул: «Каждый имеет то, что охраняет!»?

Иохим «охранял» долго и немалое, поэтому от этого немалого немало оказалось и на чердаке его просторного дома, который он срубил ещё до войны из неподъемных лиственниц на речной окраине Хабаровска и жил там, как леший на таежной заимке, прочно, сытно и нелюдимо. Когда дед отбывал на рыбалку (а у него это был почти промысел), мы иногда пробирались в «пещеры», где хранились «сокровища», по большей части из имущественного снаряжения дальневосточных первопроходцев, и тогда в полной мере начинали понимать масштаб и качество заботы о них со стороны партии и правительства. В ту пору все, что характеризовалось как хорошее, приходило именно с этой стороны, то есть со стороны КПСС, вокруг которой требовалось ещё теснее сплотиться.

Бабке Лизавете, беззаветно любившей Генку, мы объяснили, что надо «погонять» под крышей диких пчел. Прошлым летом ее укусил здоровенный шершень, еле откачали в городской больнице. Поэтому бабуля даже лестницу помогала нам ставить.

Боже ты мой, чего только на том чердаке не было: двойные утепленные палатки с противокомариными пологами; ящики диметилфтолата – противно воняющей, но исключительно радикальной жидкости от гнуса и мошкары; походные «буржуйки» и сияющие настоящей медью небольшие примусы; канистры с чем-то таинственным, скорее всего спиртом; треноги для теодолитов и ящики с оптикой; какие-то пологи из неподъемного морозозащитного брезента… Особенно меня поразили спальные мешки из волчьих шкур, крытые ярко-оранжевой перкалью, этакой синтетической непромокаемо-непродуваемой тканью.

– Можешь на полярной льдине спать, как у Христа за пазухой, – уверял Генка, – а оранжевый, чтоб легче найти, особенно когда замерзнешь до звона, – и добавлял почему-то загадочно: – Без трупа нет пенсии…

Забравшись на чердак, мы, как два лесных хоря, невесомо шелестели промеж несметных богатств, но решались брать только курево, упакованное в блоки. Запасливый Иохим натаскал их на старость штук эдак сто, но без ущерба для глаза мы «укатили» лишь пару упаковок, уже на свой собственный «чердак». То ли от лежания, то ли по какой иной причине, от сигарет шёл устойчивый запах плесени. Потом Бронников объяснял, что курево для поисковиков пропитывают специальными составами, чтоб комаров отгонять. Однако лихая на язык Сонька Губельман тут же окрестила их «матрасом моей бабушки». Под этим ярлыком мы и использовали Иохимовы запасы, пугая не только комаров, но и людей со слишком острым обонянием.

Так вот, стоим мы с Генкой в гремящем тамбуре, смолим «матрасом» и рассуждаем о смысле гармонии, восторгаясь бесконечной Ингодой.

– Взгляни окрест! – «пушкинским» жестом Генка широко повел рукой. – Какая красота, а главное, людей нигде нет, источника всех напастей.

– Чем же они тебе помешали? – поинтересовался я, зная Генкину склонность к театральщине и выдумкам.

– Мне – ничем! – он пожал плечами. – А красоте этой – радикально. Давай предположим, остановились мы здесь на часок! Все оборвем, затопчем, изгрызем до основания!

Он повернулся ко мне и, сплевывая под ноги табачную горечь, убежденно продолжил аргументировать:

– Знаешь, после шестого класса я ездил с Иохимом в Углич, это где-то рядом с Москвой. У деда, поскольку на «железке» работал, билет бесплатный. Он меня от скуки и жадности прихватил, билета-то два. Бабка не захотела, огород, видите ли, некому поливать, гори он ясным сном! А дело в том, что в Угличе жил его брат-близнец. Вылитый Иохим, только ещё страшнее. Звали его Фердинандом, поскольку на сегодняшний день он помер, – Генка развел руками. – Так вот, незадолго дед тот, ну, брат который, освободился из тюрьмы…

– Он что, сидел? – изумился я.

– И очень долго! – ответил Генка. – Говорят, не то что-то сболтнул, хотя на него не сильно похоже, молчаливый, как пень. Может, в зоне потом отучили. Но дело не в этом! Ниче от той поездки не помню, кроме стука колес, запаха каких-то противных микстур, седой бороды на подушке и здоровенного бревна…

– Бревна? – с изумлением опешил я.

– Во такой толщины! – Генка широко распахнул руки. – Изгрызанного посередке до самой малой косточки, – он сложил пальцы кружком, подчеркивая тонкость бревницы.

– Кто изгрыз? Чего ради?

– Вот в этом весь секрет! В обычной человеческой темности и дремучей религиозной глупости, – самоуверенным голосом подчеркнул друг, наслаждаясь моим распахнутым ртом. – Ритка, Фердинандова внучка, ну, вроде как моя двоюродная сестра, училась там в культпросветучилище на экскурсовода и как-то повела меня в местный музей, где проходила летнюю практику. Углич – городишко такой… исторически памятный, правда, одни церкви пополам с пивными. Посмотрели мы место, где ухлопали царевича Дмитрия…

– Как ухлопали? – ахнул я.

– Очень просто, взяли и прирезали прямо возле крыльца. Бояре делили царскую «шкуру», а пацана, шоб не мешал, прикончили… Дело не в том! В том музее на видном месте стоит вот то самое бревно, которое считалось сильно целебным. Помогало якобы от зубной боли. У тебя когда-нибудь зубы болели?

– Да вроде нет!

– А у меня болели, да так, что я всю ночь волком выл… Прижмет, так станешь грызть что угодно! Вот они, люди те, темные да забитые, изгрызли его аж до самой сердцевины. Почище бобров. А ты говоришь, не могут! – Генка, довольный произведенным эффектом, оглушительно захохотал. – Ещё как могут! А такого великолепия, – он показал рукой на Ингоду, – им как раз на один зубок!

Мы стояли долго, пугая друг друга всякими жутковатыми историями, пока в сумеречный тамбур не заглянула проводница:

– Батюшки! – запричитала она. – Шо ж вы, ребятки, надымили, как паровозы?..

Поезд пришёл в Читу чуть свет. Вагон храпел богатырским сном, и только Олесь поднялся нас проводить, но на перрон выходить не стал. В армейской среде Чита пользовалась дурной славой. В городе стояли важные штабы, и патрулей, особенно на вокзале, в любое время было полно. Дальневосточное направление всегда было густо насыщено войсками, а в окружном городе и за несвежий подворотничок можно угодить на «губу».