Владимир Рунов - Вход со двора. Роман-воспоминание

Тут судья встрепенулся, исступленно замахав руками, видимо, испугался, что баба наговорит такого, что его самого к «исусу» потянут.

– Я вас не об этом спрашиваю! – загремел он. – Вы отвечайте на мои вопросы!

– А я и отвечаю! – обиженно пробурчала баба…

Про Тараду рассказывали много и разное, но главным образом, что был он главным взяточником Краснодарского края, создавшим грандиозную систему поборов. Большое начальство, видимо, многое знало, но молчало (то есть публично молчало), поскольку у Тарады были в столице высокие покровители. Впоследствии рассказывали, что на листе согласований при назначении Тарады заместителем министра мясомолочной промышленности (было в советские времена и такое) стояла лишь одна подпись – члена Политбюро, первого секретаря Московского горкома КПСС Виктора Гришина.

Виза эта и заменила длинную череду подписей должностных лиц, которые обычно одобряли то или иное высокое выдвижение. Так Тарада, к всеобщему облегчению, ушел из края в Москву, где его впоследствии и арестовали. У него оказалась выдающаяся память: он отчетливо помнил, кто, где и сколько ему давал.

Следователи вскрывали тайники и только руками разводили в недоумении: человек брал даже то, что вряд ли когда ему сгодится. В одном из гаражей взломали отмостку и обнаружили ведро (представьте себе, здоровенное эмалированное ведро!), под крышку наполненное ювелирными побрякушками ширпотребовского назначения, главным образом незамысловатыми сережками из желтого металла (так написано в уголовном деле. Очевидно, из золота самой низкой пробы). Причем все изделия были с бумажными магазинными ярлыками, их только снимать надо полдня. Ну скажите, какой нормальный человек будет «сундучить» себе на «черный день» ведро сережек, даже золотых.

Тарада, которого следователи генеральной прокуратуры старательно «раскручивали» по прямому указанию Юрия Андропова (он же на нашем языке был «дедушка Андро»), назвал около полутысячи фамилий, в том числе и этого, который потел сейчас перед судом в ватных зэковских штанах, – Карнаухова. Он возглавлял в крае партийную комиссию, которая была предназначена следить за чистотой наших рядов (я ведь тоже был членом партии). Партийная комиссия была организацией, перед которой все «писали крутым кипятком». В сущности, вполне реальный революционный трибунал с неограниченными карательными возможностями. По идее там должны были быть кристально чистые коммунисты, этакие верные ленинцы, вернее некуда. Но это, как оказалось, было только по идее, а в действительности Карнаухов, к тихому ужасу борцов за светлое будущее трудящихся и угнетенных масс, превратил партийную комиссию в «комиссионный магазин» по продаже партийных билетов и руководящих должностей…

Я хорошо помню, как мой дядя, Владимир Иванович Айдинов, однажды обратился в эту грозную партийную структуру по одному щекотливому для него делу. В первые дни войны он, командир Красной Армии, попал под Житомиром в окружение, где получил касательное ранение головы и легкую контузию. К счастью, обеспамятевшего майора Айдинова с земли подняли румыны.

Они вывернули у него карманы, сняли офицерскую портупею, свинтили с гимнастерки значок парашютиста, еще какой-то знак боевой и политической доблести того времени и показали жестом, что он может идти на все четыре стороны.

Владимир Иванович не двинулся с места, разумно посчитав, что для того, чтобы получить пулю в затылок, совсем не надо куда-либо идти. И тогда один из румын, младший офицер, взяв дядю за локоть и отведя в сторону, показал его же кандидатскую карточку с силуэтом Ленина на обложке и, выразительно пошевелив указательным пальцем, будто нажимая на курок, на ломаном русском языке пояснил следующее:

– Уходи, дурак, и побыстрее, а то немец узнает, что ты коммунист, и расстреляет тебя без раздумий!

После этих слов другого предложения сматываться не потребовалось. Дядя, ощупывая голову, заковылял к ближайшему кустарнику, продолжая ожидать выстрела в спину. Но его не последовало.

Неделю он скитался по лесам и полям, пока однажды его не захватила спящим в стогу немецкая ягд-команда, зачищавшая фронтовые тылы. После этого было полтора года концлагерей в Славуте, небольшом украинском местечке, затем массовый побег в зимнюю пургу, когда большинство скелетообразных узников, порвав руками колючую проволоку, бросились не в спасительную темноту леса, а к продовольственным складам, прямо на стволы охранных пулеметов.

Ушли тогда не более десятка человек, и среди них – некий рядовой солдат Иван Иванович Харахондя. Под таким именем и скрывался в лагере бывший заместитель командира 608-го стрелкового полка Айдинов, родной брат моей матери.

Потом был партизанский отряд знаменитого Ивана Музалёва в Хмельницкой области, где дядя Володя воевал вместе с канонизированным впоследствии мальчиком по имени Валя Котик, посмертно удостоенным звания Героя Советского Союза.

Потом было еще много всего, но пятно на биографии, а точнее, на судьбе (факт плена) ему не удалось смыть даже кровью, хотя он пролил ее за Родину предостаточно. Жизнь была длинная и трудная. После войны он еще двадцать пять лет работал на Краснодарском ЗИПе, а перед уходом на пенсию стал подсчитывать – на что же может рассчитывать? Оказывается, не на многое: срок плена – не в счет, и потом, кто мог подтвердить, что он там был, а тем более бежал? Такой вопрос встал сразу в присутственных кабинетах, где насчитывали военную пенсию, на которую Владимир Иванович и надеялся.

Однажды мы пошли с ним в военкомат и попали на прием к какому-то мордатому мужику, одетому в темно-синий френч сталинского покроя. Он молча слушал дядины фронтовые и лагерные воспоминания, время от времени почесывая спичкой в ухе и жмурясь от удовольствия. Когда дядя иссяк, мужик спросил:

– Ну а документы, подтверждающие, что вы были в немецком лагере, у вас есть?

– Откуда? – дядя развел руками. – Нет, конечно!

– Вот видите! – мордатый даже привстал от удовлетворения. – А вы хотите, чтобы без соответствующих документов, подтверждающих или, точнее, удостоверяющих нахождение вас в немецком концлагере, мы прибавили вам стаж в прохождение военной службы. Вот так-то, дорогой товарищ, без документов нельзя! – добавил он устало, всем своим упитанным видом показывая, что разговор окончен.

Я видел, что дядя закипает. Но он сдержался и не без иронии заметил:

– Что ж, по-вашему, перед побегом из концлагеря я должен был попросить у его начальника справку о пребывании в нем?

Мордатый вдруг широко и даже дружески улыбнулся, обнажив большие металлические зубы:

– Выходит, так! – развел он руками.