Владимир Рунов - Путешествия по розовым облакам

Малышев долго не мог понять, чего от него хотят, а поняв, поскольку на тот момент оказался по должности самым ответственным, стал орать пуще всех, пытаясь взять ситуацию под контроль. Сидеть на управляющем пульте, ему, правда, не приходилось, особенно в режиме сиюминутности, но выручил опытный и находчивый ассистент Валька Егоров. Тоже, кстати, слегка поддатый, поскольку пили они всегда вместе. Он быстро сообразил, что пару светильников и не менее трех камер надо выставить на угловую выгородку. По его команде туда уже тащили хлипкий трехножный столик, кресло и из дикторской даже прихватили цветы, которые первой красавице края Вале Бароновой чуть ли не всякий вечер присылал какой-то ее полубезумный почитатель.

В это время гримеры (тогда на ТВ такие мастера еще имелись) трудились над лучезарным обликом выдающейся советской новаторши. Надо подчеркнуть, что Заглада к той поре уже хорошо владела достоинствами своего «имиджа», поэтому не позволила его разрушать, тем паче столь привлекавший «царя-батюшку», то бишь Хрущева. Сама повязала ситцевый «скромный платочек», словно собиралась в поле на прополку подсолнухов или свеклы, и, прицыкнув на девок, нацелившихся было окропить ее голову лаком, повелительно сказала:

– Окстись! Пидымо до миста…

Через много лет тот образ с точностью повторили в «Бурановских бабушках». Тоже кто-то ловкий на посконном деревенском облике сорвал не только бурные аплодисменты, но и немалые «бабки», что обычно к тому прилагаются.

Наконец, снизу из павильона доносится команда: «Тишина в студии!»

Аппаратная тоже замерла…

– Давай! – тяжко дохнул перегаром Малышев, и в ту секунду Валька тронул заветную кнопку…

То, что появилось на экране, вызвало… Онемение? Нет! Обалдение! Только один Малышев в оглушающей тишине и смог протянуть восхищенным шепотом:

– Мама родная, вот это партитура!..

Знаменитость от горла до пояса, вкривь и вкось была усыпана орденами, медалями и прочими знаками всяческой доблести, сверкая, как благочинный в Храмовый день.

Я опускаю, как с горящими глазами, в основном на мове, она несла восторженную ахинею, где «наш Никитушка» звучало как ударный рефрен. Что-то вроде хорового припева…

Потом, правда, когда Никиту Сергеевича товарищи по партии с должности, мягко говоря, попросили «выйти вон», в публичную силу с дерзостью редкой вступал Вова Высоцкий, отмечая в одной из ранних баллад:

Песня называлась «Случай в шахте», но в пору моей юности времена выглядели все-таки привлекательно, особенно для прытких, которых всякое утро советское радио пыталось звать в неизведанную даль.

Ну, и конечно же, причем без всякого призыва: «В кино!..» Я и сейчас помню любимый кинотеатр моей школьной юности. Это «Гигант» в Хабаровске, куда, прогуливая уроки, мы с друзьями вприпрыжку бежали смотреть всякий новый фильм, терпеливо выстаивая длиннющую очередь за билетами. Даже летом, ибо Хабаровск в ту пору предпочитал загорать на левом берегу Амура, но приверженцев кинематографа все равно набиралось изрядно.

Пятьдесят шестой год, распечатавший второе послевоенное десятилетие, начался для советского народа (уже три года как без Сталина) торжественным обещанием нового правительства жить не только дружно, но и, как всегда, весело. Подчеркну, что то обещание стало осуществляться прямо с боем новогодних курантов. У меня по сию пору в ушах звенит бесконечная в своей вещей простоте песенка про «Пять минут». Бездна времени прошла, но всякое Новогодье на телеэкране снова и снова неповторимая и незабываемая миловидная девочка с беленькой муфточкой в руках задорно поет:

И так далее… В простенькой девчушке с неправдоподобно осиной талией абсолютно ничего не говорило, что через годы она станет великой русской актрисой Людмилой Марковной Гурченко. Как, впрочем, ничто и не свидетельствовало, что никому не известный дебютант со странным именем Эльдар займет место в ряду кинохудожников мирового уровня. Кино же то называлось, проще придумать невозможно, – «Карнавальная ночь»…

Мог ли я тогда даже мечтать, что через множество лет, на другом конце планеты, в самый разгар душной черноморской ночи буду брать интервью у корифея отечественного кинематографа, тучного и мрачного человека с нездоровым оплывшим лицом. Он скользил равнодушным взглядом по цветастой суете Анапского кинофестиваля, куда экранная элита дежурно съезжалась, чтобы оттянуться в пору, о которой местный пиит восторженно возопил:

А на Кубани осень золотая!..

Не уверен, что облитый глазурью всеобщего почитания Эльдар Александрович Рязанов, уже заслуженный-перезаслуженный, лауреат и народный артист, разделял эти восторги. Я полагаю, что прожитая жизнь давила его не столько тучностью тела, сколько мятежностью духа. Судя по всему, у него не было никакого желания вступать в разговор с неизвестным ему провинциальным журналистом, и на мои вопросы он отвечал односложно, машинально откручивая янтарные ягодки от спелой виноградной грозди, лежащей перед ним на влажном фестивальном проспекте. О «Карнавальной ночи» говорить не захотел:

– Ой, да я так много чего об этом уже наговорил, – вяло махнул рукой. Почитайте где-нибудь.

Но книгу, что я принес с собой, подписал, даже испросив мое имя – «Владимиру Викторовичу с добрыми пожеланиями. Эльдар».

Я храню ее бережно, часто наугад открывая на разных страницах. Сейчас, когда отечественное кинопроизводство идет «своей дорогой», ужасно колдобистой и к тому же далеко в стороне от настоящего киноискусства, воспетого неповторимым Эльдаром, мы еще и еще раз ощущаем всю горечь его потери.

Хотя и признать надо, что «розовые облака», куда мощью своего неуемного таланта он поднимал всех нас, были всего лишь цветастым миражом, этаким «веселящим газом». Там, в Анапе, уже немало поживший и еще больше переживший, к тому же не очень здоровый Эльдар Александрович Рязанов, я думаю, лучше всех понимал, что поставленная им в пору большущих надежд «Карнавальная ночь» уже никогда не повторится – ни на экране, ни тем более в жизни. Даже в Анапе, «царстве счастливого детства», куда мемориальные звезды прошлого охотно съезжались всякую осень. В сущности, чтобы в предпоследний, а часто даже в последний раз посмотреть друг на друга, вспомнить лучшее. С каждым следующим «Киношоком» их было все меньше и меньше, пока не исчезли вовсе, один за другим уйдя в вечность…