Марина Брагина - Неформат

выигравших на днях турнир на приз «Известий» в Москве. Вадим вспомнил их лица – церемонию

награждения транслировали по телевизору – и улыбнулся сам себе такой же широкой, счастливой

улыбкой.

Ляля специально замешкалась на последней ступеньке, чтобы посмотреть ему вслед. Он

почему-то понёсся во весь дух, без оглядки, и это её насторожило. «Куда нестись, спрашивается? –

почему-то с неудовольствием подумала она. – Ладно бы на свидание! Или полетел ещё кого-то

спасать? Альпийский егерь! Ишь ты!»

Ей вдруг пришло в голову, что можно было и не вскакивать так проворно на лыжи там, на

пологой площадке выезда. «Вертикально – не всегда правильно», – вдруг пробормотала она себе

под нос, но вполне явственно, так что шедшие впереди неё по коридору студентки повернулись

на звук голоса. Она нелепо взмахнула руками, показывая всем своим видом, что её слова

относятся не к ним, и вошла к себе в комнату.

Лилька, слава богу, ещё не пришла: очередная сюита из «Времён года» явно не

предвещала её возвращения раньше одиннадцати. Это было кстати – хотелось наедине подумать,

что за событие подбросила ей сегодня судьба. «Вертикально, вер-ти-каль-но», – машинально

бормотала Ляля застрявшее в голове слово, входя в ванную, где было единственное в номере

зеркало, с отбитым углом и мелкими точками засохших брызг на поверхности от зубной пасты и

лака для волос. Она с интересом уставилась на отражение, изучая, что же именно видел перед

собой её новый знакомый. Кто знает, что у мужиков на уме?! То есть, конечно, понятно: у

большинства на уме только одно. Она машинально стянула свитер через голову и так же

машинально стала расстёгивать лифчик. А у этого вертикаль, видите ли! Оригинал! Или это у всех

технарей-математиков так? Как в газетной рубрике «Физики шутят»…

Ляле захотелось прямо сейчас, безотлагательно выложить всё, что с ней сегодня

произошло, Лильке и услышать, что она думает по этому поводу. Но Лильки не предвиделось ещё

как минимум час. Стоя перед зеркалом и глядя на себя, Ляля задумчиво возила щёткой по зубам,

пока паста не стала капать на грудь продолговатыми мутными дорожками. «Как сперма», –

подумала она. Ей захотелось немедленно смыть эту пасту-сперму: она совсем некстати вводила в

водоворот мыслей Романа и мешала думать о нём, этом белокуром чудаке из совсем незнакомой

Изотовки.

– Надо будет узнать, где именно эта Изотовка, этот пуп земли, – негромко сказала она

вслух. Аккуратно щёлкнув выключателем так, чтобы ненароком не дотронуться до оголённой

клеммы (выключатель, как и зеркало, был с отбитым углом), она вышла из нагретой ванной

комнаты и с размаху бросилась на кровать, торопливо забираясь в складки одеяла и стараясь

согреться среди остывших за день простыней. «Треугольник, – вдруг подумала она. – Отбитая

часть зеркала – это треугольник!» Она расхохоталась, прыгая попой по кровати и чуть не свалив на

пол подушку.

«Да он мне всю голову забил своей математикой! Впервые в жизни думаю в категориях

геометрии. А завтра котлета за обедом – круг. И буду высчитывать её поверхность. Какое-то там, помнится, число Пи. Отношение чего-то к чему-то. Диаметра к длине окружности, что ли? А если

бы меня стукнул током этот оголённый выключатель в ванной и убил наповал – чем именно он бы

меня убил? Напряжением или силой тока? Надо будет завтра спросить. Если и дальше такие

мысли в голову будут лезть, мне самой прямой путь в Изотовку. Там, кажется, делать больше

нечего – очень подходящее место для таких возвышенных степеней абстракции». – Она ещё

повеселилась, вертясь под одеялом, и, согреваясь, стала успокаиваться.

Да, можно было бы просто притвориться, что подвернула лодыжку. И он бы её понёс на

руках. «Интересно, как бы он меня нёс? – думала она сквозь наступающую дрёму. – Если на руках, то наши лица были бы совсем рядом. И я смотрела бы ему прямо в глаза. Он, кажется,

стеснительный. Или, может, нёс бы меня на спине… Как это перевести на английский? “На свиной

спинке” – так, что ли? Где-то это в книге встречалось недавно. А по-русски куда грубее – “на

закорках”. Он бы держал меня за бёдра, а я обнимала бы его руками за шею и прислонялась к его

спине обеими выпуклостями. Хотя под курткой не почувствуешь…»

Ляля сквозь сон слышала, как пришла и шумно возилась Лилька, но просыпаться и решать

головоломки уже не хватило сил.

Сон раскололся на две части – как две серии в длинном, на умную публику рассчитанном

фильме. Вначале Ляле снилась метель, с кинематографическим гулом и завыванием ветра, как в

старом чёрно-белом фильме «Капитанская дочка», на который она ходила со всем классом в

культпоход лет в двенадцать. Ляля сквозь сон, не в силах разорвать его густой дурманящий плен, всё пыталась понять, почему эта гудящая метель то усиливается, то вдруг замолкает так внезапно, словно её кто-то выключает. В конце концов она сообразила, что это, наверное, закрывается и

открывается окно на улицу – вот почему оно хлопало несколько раз. Но такое объяснение не

принесло облегчения – её мозг упрямо стал твердить, что окна в номере законопачены на зиму, и

она увидела явственно, как это бывает лишь в снах, что они ещё и заклеены белой бумажной

лентой, чтобы в щели не дуло.

Вырваться из плена сна помогло особенно громкое в ночном мраке восклицание Лильки –

та с ходу ударилась об угол Лялиной кровати, и весьма неженское слово, сорвавшееся с её уст,

окончательно разбудило Лялю.

– Слушай, что за метель гудела? – заплетающимся языком, как пьяная, спросила Ляля,

тряся головой со сна, – а сейчас что, улеглась?

– Какая метель? – Лилькин голос был свеж и бодр, как у пионервожатой на утренней

линейке. – Ой, палец на ноге сбила, – воскликнула она без тени сожаления,– ну, что за… – И она

присовокупила ещё одно словцо тоже явно не для пионерских ушей.

– Нет, ну была же метель, я сама сквозь сон слышала, – упрямилась Ляля, постепенно

отходя ото сна и произнося слова более внятно, – то гудела, то вдруг пропадала… Ты что, окно

открывала?

– Да уймись ты, соня! – воскликнула Лилька, с размаху падая на кровать, – какая ещё

метель?! Окна здесь не открываются, и слава богу. И так холодина несусветная, а тем более в

одинокой девичьей постели.

Она хихикнула, оценив юмор своей фразы, и, как маленькой, повторила Ляле нарочитым

тоном пионервожатой:

– Никакой метели не было. Это я феном волосы сушила в ванной.

– Ааа… А я-то думала – метель… Слушай, а зачем голову мыть на ночь? – спросила Ляля с

тем бессмысленным и неотступным упрямством, которое бывает только у пьяных или со сна.