Виктория Беломлинская - СКЛАД

– Раиса Львовна Берг, – энергично представилась дама и тут же распорядилась: – Идите за такси, – сказала она Мише. – А вы держите, – она сунула мне в руки Сашин чемодан. – Вы поедете с нами, вас ведь Вика зовут? Вот и прекрасно: ваш муж может ехать домой, а вы поедете с нами, вам нужно будет завтра в восемь часов быть у меня, я должна буду уйти, у меня лекция. По дороге вы зайдете на рынок, купите для Александра Аркадьевича цыпленка.

То, что Саша был здесь внизу, сам своими ногами спустился, – уже казалось мне невероятным, то, что эта женщина появилась в его номере за те пятнадцать минут, что я бегала в аптеку и успела поставить его на ноги, одеть в пальто, собрать его чемодан и теперь так решительно знает, кому куда и что – все было невероятно, у меня у самой что-то поплыло в голове, но вместе с тем от ее решительности стало легче на душе – с меня и Миши был снят груз ответственности, и мы радостно подчинились всему – Миша поехал домой, я с Сашей к Раисе Львовне – просто для того, чтобы лучше запомнить адрес и завтра не плутать.

Теперь я не помню точно, где она жила, но все – и район, и дом, и этот ход с черной лестницы, и сама квартира Раисы Львовны – было сплошной достоевщиной. Квартира деленная, еще по дороге Раиса Львовна успела рассказать мне о нескончаемой распре с соседями из-за того, что она захватила себе выход на черную лестницу и тем самым создала иллюзию отдельной квартиры, хотя сортир и ванная остались в ее коммунальной части. То, что прежде было огромной и бесполезной прихожей, благодаря поставленным в ряд массивным шкафам и буфету и еще каким-то выгородкам, стало кухней, столовой, еще двумя крошечными комнатками, двери которых выходили в столовую, и коридором, ведущим в коммунальную часть квартиры. Из него можно было пройти в еще одну принадлежащую Раисе Львовне отдельную комнату. В нее и водворили Александра Аркадьевича.

Она являла совой заброшенный филиал ботанического сада – длинная, узкая, с одним окном в торце, вся сплошь заставленная разнокалиберными горшками с растениями, большинству которых я не знаю названий, но первое, что бросалось в глаза, – это густой слой пыли на каждом листе, так что зеленого тут не было ничего – все сплошь серое. Каждая плоскость в этой комнате была покрыта густым слоем пыли.

Пока Раиса Львовна стелила бывший кожаный диван – сразу справа от двери, я с ее согласия старалась что-то сделать с полом: возила по нему шваброй с мокрой тряпкой. Раиса Львовна извлекла откуда-то подушки, двумя из них заткнула яму в диване, поискала, но не нашла белья и бодро застелила диван своим старым халатом; третью подушку обернула ночной рубашкой, положила ее в изголовье дивана, кинула вместо одеяла на это скорбное ложе какую-то ветошь и велела Саше ложиться. А ему уже было все равно, лишь бы лечь, только сумел ответить на вопрос Раисы Львовны, что бы он хотел на завтрак.

– Если можно – кефира. Только ради Бога, не беспокойтесь, если его не будет, – и провалился не то в сон, не то в забытье.

– Нет, ты подумай, – поражался он на следующее утро, когда я принесла ему кефир, я был уверен, что это невозможно! Я всегда прошу домашних купить мне кефир, а они всегда говорят мне, что его в магазине не было!

Я не знала, что ему на это ответить, все, что я могла бы ему сказать, было бы «грубым реализмом жизни».

Раиса Львовна еще некоторое время металась в сборах по квартире, давая мне на ходу разные наставления, но перед тем, как покинуть дом, поразила меня явлением совершенно беспримерной хозяйственности.

Вообще кто-то когда-то потом сказал мне, что она была влюблена в Александра Аркадьевича. И это могло бы выглядеть диковато – прямая, подвижная, но крайне неухоженная женщина, лицо в морщинах, седые волосы собраны на макушке в кичку, на ногах какая-то старушечья обувка – ничто в ее облике не могло бы навести вас на мысль, что ей свойственны некие романтические настроения. Даже мысль о том, что у нее есть две взрослые дочери, не слишком с ней увязывалась. Но, наблюдая ее, довольно скоро можно было уловить у нее одну незаурядную черту – это способность чрезвычайно здраво концентрировать и направлять свою энергию на решение проблем, достойных внимания, и совершенно изолировать при этом проблемы, с ее точки зрения, недостойные каких-либо усилий. Я думаю, у нее, дочки академика, это свойство могло быть врожденным, но могло быть и благоприобретенным в детстве, благодаря жизни с прислугой, избавленности от всех неприятностей быта. Но как бы там ни было, она обладала естественной способностью отделять важное от пустяков: научная работа, защита двух диссертаций, профессорство – разумеется, это достойно усилий; грязь, пыль, тряпки, духи-помады – разумеется, никаких; достойными внимания могли быть книги, личности, знания, но не быт. Поэтому огромные банки с засоленной зеленью – в одной укроп, в другой – сельдерей и с третьей – петрушка, – извлеченные из холодильника, в котором, как потом выяснилось, больше ничего не было, сильно поразили мое воображение,

– Если у вас в доме больной, – сказала мне Раиса Львовна, – запомните, вам достаточно сварить бульон только из сельдерея, и человек получит все необходимое для восстановления сил.

И я запомнила.

Раиса Львовна ушла, я разделала на кухне цыпленка, и уже было собралась воспользоваться ее советом, как раздался звонок в дверь и в квартиру, как шаровая молния, влетел знакомый мне врач-психиатр по имени Миша. Мы бывали у него во время приездов Саши в Ленинград; в его квартире, расположенной прямо над рестораном Кавказский» на Невском, Саша при полном сборе гостей опробовал на публике каждую новую песню и очень ценил эту возможность. Миша был хранителем огромной магнитофонной коллекции песен Галича. Но, как многие врачи-психиатры, он был человеком не вполне нормальным. Влетел, растолкал Сашу и тут же стал рыться в своем потертом, набитом всякой всячиной портфеле. Вытащил какой-то заплесневелый батон, потом какие-то гаечные ключи, а потом завернутые в тряпицу ампулу и шприц.

Я говорю ему:

– Что вы собираетесь делать?

– Инъекцию! – отвечает. – И не беспокойтесь, я знаю, что делаю, я врач!

– Я, – говорю, – беспокоюсь, потому что у вас грязь под ногтями, вы должны вымыть руки.

– Глупости, – отвечает, – эта грязь органическая, безвредная, я просто возился с автомобилем.

Но я все-таки заставила его вымыть руки, однако мне не удалось подобрать ампулу – он завернул ее в тряпку после инъекции, и я так и не узнала, что он колол Саше. Но Саша заметно приободрился. И кстати. Потому что не успел Миша так же стремительно, как влетел, вылететь из квартиры, как вновь раздался звонок.

– Вика, откройте, – раздался голос Раисы Львовны. – Я забыла ключи.