Олег Ернев - Плата за перевоз (сборник)

– Вы это серьёзно? – скептически ухмыльнулся Х-арн, задетый тем, что в его положении его ещё могут считать счастливым.

– Конечно. Расположились как на пляже, загорают себе… голенькие.

– Так в чём же дело? – мрачно буркнул Х-арн. – Присоединяйтесь. Места много.

– Э нет, голубчик, это Вы можете, а мы своё дело знаем, – и он ещё раз взглянул на Лидию. – Русалка. Богиня. Эллада.

– Вы, наверное, чего-то недопонимаете, – попытался объяснить ему Х-арн то, чего и сам не понимал, вдруг поймав себя на тоскливой мысли, что ему очень хочется кому-то пожаловаться. – Нас не берут с ней вместе, понимаете?

– А по отдельности? – с любопытством спросил словоохотливый толстячок. И, противно рассмеявшись, тут же добавил. – Впрочем, меня это не касается.

– Вы шутите, – со злой обидой сказал ему Х-арн, – а я-то думал, Вы поможете мне выпутаться из положения.

– Смешной человек. Ничего я не шучу. И выпутывайтесь сами как знаете. Устал я с Вами. И мухи загрызли. – Толстяк сорвал веточку и яростно стал отбиваться от мух и слепней, потеряв всякий интерес к Х-арну. Х-арн не стал навязываться.

Лидия распластавшись, лежала рядом, обнажённая, влюблённая в солнце и песок, влюблённая, как всегда, в себя. Она ничего не понимает и не хочет понимать, она не делает никакого различия. Толстячок со своим человекообразным Толей сидели на корточках и с любопытством смотрели, что делается на том берегу. Х-арн был на редкость самолюбив, и это неожиданное равнодушие к нему философствующего толстячка, к которому он даже успел уже привыкнуть и почувствовать какую-то симпатию, больно его ударило. Он тоже перевёл глаза на тот берег, с тоской почувствовав, что с толстячком ему больше не видеться и не говорить.

На том берегу Лодочник высадил людей, вытащил на песок лодку и, сполоснув в реке руки, вытер их о свою густую шевелюру. Потом отстегнул от пояса кожаный мешок с деньгами. Встряхнув им, он направился к стоящему невдалеке дощатому домику, напоминающему миниатюрную летнюю дачку. Одним пинком ноги он открыл дверь и скрылся.

Люди, которых он высадил, все как один повернулись лицами к реке, прощаясь взглядом с дорогой, которой они пришли к переправе, грустно повздыхали и побрели туда, куда лежал их новый путь. Молчаливая суровость Лодочника не предвещала никому из них ничего хорошего.

Лодочник вышел из своей летней дачки (Х-арну почему-то вспомнилась Рига, река Лиелупе, один из её рукавов, сплошь покрытый малюсенькими дачками, наподобие этой). К поясу Лодочника теперь был пристёгнут пустой мешок, а в руках он держал какой-то свёрток. Лодочник сел в лодку. В свёртке оказались бутерброды, на которые он с жадностью набросился.

На этом берегу всё замолчало, сражённое зноем. Лидия лениво лежала, отдыхая после купания, собеседник Х-арна сидел в знакомой Х-арну йоговской позе Сиддхасана, и лицо его выражало блаженство. По-видимому, он медитировал. Может быть, он медитировал на своих воспоминаниях о женщинах, которых он ставил превыше государства. Подошедшие новые лица негромко приветствовали сидящих, но, видя, что те не отвечают, тоже уселись ждать, стараясь быть по возможности незаметнее. Постепенно и Х-арн отдался во власть полудрёме, полувидениям. По-настоящему задремать Х-арну никогда не удавалось. Но в таком вот состоянии (видимо, это было состояние предельной усталости), когда ему удавалось отключаться от своих переживаний, перед ним вставала смена реалистически виденных картин, а может быть, событий (он не знал, как правильно определить виденное). Вот и сейчас их легковая машина неслась по Загородному проспекту в направлении Силеногорска. Они ехали на свою дачу. Машину вела Лидия. Виноват, конечно, он: нельзя доверять руль раздражённой женщине. Впрочем, он хотел поменяться. Она не согласилась. «За жизнь свою дрожишь? Успокойся. Оставлю я тебе твою жизнь, оставлю». В этот раз они ссорились из-за мебели. Она хотела продать гамбургский гарнитур, резной, чёрного дерева, и купить венецианский, светлый, для чего нужно было переклеить обои в комнате. Этот гарнитур в единственном экземпляре хранился на мебельном складе для дипломатического корпуса Республики Мали. Но мэр города Бомако, с которым она познакомилась на вечере в Доме учёных, где Лидия работала главным бухгалтером, пообещал похлопотать, и хлопоты его увенчались успехом. Платите и берите. А какой гарнитур? А? Роскошь?

– Анекдот, – сказала Х-арну Лидия в ту же ночь в постели. – Фантастика. Какой-то черножопый эфиоп… одно слово, и гарнитур наш. Скажи, Х-арн?

– Они не эфиопы.

– Какая разница, Х-арн, всё равно черножопый.

– Хотел бы я быть таким «черножопым», – со злостью ответил Х-арн и погасил лампу.

Но Х-арна не интересовал венецианский гарнитур. Х-арн сейчас был увлечён машинами и последней маркой видеомагнитофона, который ему привезли из Японии. За видеомагнитофон он ещё не выплатил последнего взноса. Отдать надо было русской иконой. И Х-арн колебался. Он боялся продешевить. Он боялся, что икона уйдёт за границу. Он боялся криминала. Если бы не эта ссора, он, может быть, что-нибудь заметил, а так он увлёкся, раздражённый и злой, потерял бдительность. Вечно они ссорились с Лидией то из-за кооператива, то из-за машины, то из-за дачи, а чаще всего из-за тёщи. Когда они доехали до мраморной скульптуры Силена, они всё ещё ссорились. Силен держал на коленях по голенькой нимфетке, одна из которых вцепилась ему в бороду, а другая прижимала руку пьяного божества к своей каменной груди. Второй рукой мраморный фавн прикрыл нежный бугорок Венеры одной из нимфеток, отчего на лице её нарисовалось неописуемое блаженство. Даже сквозь мрамор чувствовалось, как в бугорке этом пульсирует юная, жаркая кровь. Силен улыбался и словно подмигивал Х-арну, как бы говоря: «Бросай старух, приятель, и переходи на школьниц. Коротенькие платьица и крутые ягодицы – вот высшая поэзия чувственного мира». Х-арн завидовал Силену, однако Лидию бросать не собирался.

От Силена, обозначавшего начало Силеногорска, дорога сворачивала влево и вниз к морю. У самого моря располагалась их дача. По дороге к даче и до самой дачи они всё ещё ругались. И, конечно же, в этой бестолковой ругани он ничего не заметил. Да и что он мог заметить? Эти люди работают так, как вилами на воде пишут: никаких следов. Это, пожалуй, единственный аппарат в государстве, который работает чётко и бесшумно, как мотор самой комфортабельной американской марки. Правда, тёща потом на свидании давала ему понять, что она якобы делала знаки глазами и даже руками махала с риском для жизни (она всегда всё делала с риском для жизни: мужа отхватила с риском для жизни, кооператив – с риском для жизни, заграничную путёвку – ну, это понятно, тут никто не спорит). Но тёща врёт. Впрочем, чёрт её знает, может, и не врёт… Хотя тёще, знаете, верить. В общем, их взяли с Лидией тут же на даче, как только они въехали в ворота. Да и в том ли суть, что они не заметили? Какая разница, где бы их взяли: на даче или в кооперативной квартире, или, ну это вряд ли, на вечере в Доме учёных.