Алексей Дьяченко - Словесник

Ванна была обшарпанная, но Родион Борисович с наслаждением смыл с себя пот и усталость после прошедшего дня. В благодарность за эту маленькую услугу ему захотелось сделать хозяйке что-то хорошее.

В дверь постучали.

– Одну минуту, – сказал Боев и сел в ванной, прикрывшись мочалкой.

Вошла Люба.

– А вы это в шутку сказали, что можете поспособствовать? – серьёзно поинтересовалась хозяйка.

– Вы это о чём? – не понял гость.

– С ребёнком, – краснея, напомнила Люба.

– Да, я бы с удовольствием, но у меня в этом вопросе мало опыта. Было три попытки и все неудачные. Меня женщины не любят.

– Возможно, это были не те женщины? – не отступала Сорванцова.

Только после этих слов Родион Борисович стал всматриваться в хозяйку по-настоящему и заметил в ней огромную нерастраченную женскую силу, готовую кинуть Любу навстречу первому же встречному, распахнувшему руки для объятия. Он не знал, что делать. Хозяйка ему нравилась, но он и на самом деле опыта не имел.

– Но вы для начала хотя бы глазки подкрасьте, да туфли наденьте вместо тапочек, – стал городить Боев первое, что вспомнил из скабрёзных мужских рассказов в курилке.

– Могу и красное платье надеть, у меня есть ажурное нижнее бельё. Хотите? – интересовалась Люба так, словно речь шла о чём-то обыденном.

Командировочный обмотал полотенце вокруг бёдер и побежал в комнату искать защиты от наступавшей на него Любы у спящего Николая. Беда заключалась в том, что Родион Борисович был хорошо воспитан и знал, что спать с чужой женой, какие бы ни были на то побуждающие мотивы, – это неправильно и плохо. Спасти мог только Сорванцов, так как Боев почувствовал, что вдруг сильно возжелал хозяйку, а хозяйка, не скрывая этого, желала его.

– Николай, проснись, вставай! – кричал командировочный и даже ударил спящего несколько раз ладонью по щеке. Но хозяин дома на крики и удары не реагировал.

– Не бойся, до пяти утра хоть из пушки пали не встанет, – успокаивала Родиона Борисовича Люба, наряжавшаяся и прихорашивающаяся у зеркала, висящего на стене.

Чтобы ей не мешать, Боев ушёл на кухню и уселся на единственный целый табурет.

С точки зрения постороннего наблюдателя всё то, что происходило далее, может вызвать улыбку, но для самого Родиона Борисовича те действия, которые он совершал, были необходимой прелюдией для того, что в конечном счёте должно было состояться.

Он, маленький, разуверившийся в себе некрасивый старый толстяк, мало того, босой, голый, с полотенцем на бёдрах, прогуливался по коридору, держа за руку высокую, прекрасную, уверенную в себе, хорошо сложённую, ярко одетую и накрашенную молодую женщину, желавшую его. К этому надо было привыкнуть.

Маршрут их прогулок был такой. Из кухни в комнату, с обязательным подходом к зеркалу и обратно. Пока шагали, сжимали друг другу ладошки, играя пальчиками. Это было что-то вроде безмолвного объяснения в любви, понятного только им двоим. Подолгу стояли у зеркала. Родион Борисович любовался отражением Любы в зеркале, на себя стараясь не смотреть.

Они взяли из комнаты приёмник, подключили его на кухне к розетке и, найдя подходящую волну, долго танцевали под медленную музыку.

Далее, когда гость уже освоился и осмелел, он привёл хозяйку в комнату, уложил на диван и стал гладить её ноги.

– А я, представьте, почти ничего не чувствую, – взволнованным голосом жаловалась Люба, – вот до чего меня довели.

Боев полностью раздел Сорванцову и изучал её тело, как какой-нибудь врач-специалист. Она не противилась, даже помогала. С готовностью демонстрировала исследователю то, что тот хотел увидеть. То есть всячески потворствовала, поощряла любопытство мужчины, подталкивая его тем самым к более смелым и решительным действиям. Исследуя прекрасное, совершенное в его глазах женское тело, Боев узнавал по-новому не только Любу, но и себя самого. А потом, не без помощи партнёрши, они стали по настоящему близки, и он ощутил, увидел эту прекрасную женщину, сила и мощь которой заключалась в слабости и покорности, в ещё более лучшем свете, нежели тот, оранжевый от абажура. Обрёл её такой послушной и любящей, что даже удивился. Всё это было для него в диковинку. А затем внутри него стали происходить какие-то неизвестные ему до этого процессы. На спине, прямо над почками, словно заработали насосы, и что-то произошло, освободившее Родиона Борисовича от напряжения. После этого на него тотчас напала дрёма, которой он не в силах был противостоять. Он чувствовал, что проваливается в сон, как в могилу. Но вскоре он пришёл в себя и понял, что всё ещё жив и лежит на Любе, блаженно улыбавшейся и светившейся радостью.

– Я сбегаю? – ангельским голоском спросила Сорванцова и, чмокнув Боева в губы, встав, куда-то побежала из комнаты.

Родион Борисовича удивило, во-первых, что она голая, а во-вторых, что у неё жёлтые пятки. В ванной послышался шум падающей из крана воды, Николай заворочался и проснулся.

– По тебе хоть хронометр проверяй, – от страха и неожиданности произнёс Боев, глянув на стену, где среди семейных фотографий висели часы.

Заметив, что жены в комнате нет, Николай проворно оделся, надел ботинки и, приложив к губам указательный палец, дал знать Боеву, чтобы тот помалкивал. Сорванцов на цыпочках вышел из квартиры и бесшумно закрыл за собой дверь.

Родион Борисович тоже оделся и собирался уйти, но хозяйка его не отпустила.

– Позавтракайте. Когда ещё представится возможность поесть? Я вам в дорогу кое-что соберу.

– Я не могу тебе лгать, Люба. Да это и не получится. Глядя на тебя, я непроизвольно улыбаюсь, сердце наполняется радостью. Но мне шестьдесят один год, я похоронил отца и мать. В душе я старик.

– Не надо себя оговаривать. Вы не пьёте, не курите, для своих лет очень даже хорошо выглядите. И потом, женщины любят мужчин старше себя.

– Ты меня не обманываешь?

– Говорю правду.

Сорванцова пошла провожать ночного гостя на вокзал. Когда пришло время прощаться, она заплакала.

– Ты чего? – поинтересовался Родион Борисович.

– Тридцать первое августа, – уклончиво объяснила Люба причину своих слёз. – Лето прошло.

– Ещё одно лето, – поправил её Боев и, покраснев, предложил, – поедем со мной.

Люба поцеловала Родиона Борисовича и без раздумий вошла вместе с ним в тронувшийся вагон. С тех пор они жили вместе.

– Сегодня я смотрел фильм про Циолковского, – заговорил со мной Боев, оглаживая кошку, – и в мою голову пришла удивительная мысль. Дело в том, что Константин Эдуардович двадцать лет своей жизни потратил на создание и разработку цельнометаллических дирижаблей. Писал работы, делал чертежи и потом всё это отдал в общество любителей воздухоплавания. У него всё забрали и ответили отказом. А через три года, в Германии, вышел проект графа Цеппелина, удивительно повторяющий дирижабли Циолковского. Так вот о чём я подумал. Дирижабли всегда наполняли водородом. Внутрь обшивки, так или иначе, попадал воздух, смешивался, возникала гремучая смесь и дирижабли взрывались. Рано или поздно любой дирижабль это ждёт. Поэтому Циолковский придумал наполнять их не водородом, а тёплым воздухом, исходящим от двигателей. Двигатель работает, крутит направляющие винты, а горячий воздух выгребается в дирижабль. Нормально работает система?