Валерий Рябых - Уйдя из очереди. Повести и рассказы

Он свернул к затаившейся в распадке деревне. Селение встретило нависшей в воздухе настороженностью: ни лая собак, ни проблеска света в оконцах, только оплывшие словно гигантские сосули столбы дыма из печных труб, подтверждали что все же здесь обитают люди. Облов огляделся – диковинная местность! Чудные люди поселилась тут, ни плодового деревца, ни смородинового кустика на огородах, ветхие, полуразрушенные надворные постройки, голые тесины вместо изгородей, сплошь соломенные, изглоданные крыши на избах, даже не доносится запаха хлева – духа деревенской, полноценной жизни. Уж не сектанты какие обосновались в этой глуши?!

И они поехали прочь от того места, где еще совсем недавно волки выискивали свою жертву. И где, еще совсем недавно Облов собирался дорого продать свою жизнь, вознамерясь стать подлинным зверем, найти кончину в зверином обличье. Пожалуй, нет смерти абсурдней?! Посудите сами: человеку с высоты предопределенной ему природой, человеку, наделенному самым совершенным разумом, низвергнуться вниз, сравнятся с животным, уподобиться положению грызущегося за свою шкуру зверя, по сути, приняв первобытное состояние, утратив в себе человеческое и так отойти в вечность.

Не вдруг, но к Облову стало возвращаться ровное психическое состояние. Пережитый ужас угасал в закромах души. Вместо него накатило, а потом тоже испарилось тщеславное самодовольство: «Нате, мол, вам, не всякому такое по плечу?!». Затем стала окутывать теплом светлая радость, но не долго держалась и она – надвинулись стоящие перед ним проблемы, порождаемые ими заботы. Забота все покрывает, все растворяется в ней одной, как и все рождается и пестуется ею. Забота неумолима – человек всегда в ее оковах. Но иногда и она отступает на второй план.

Они о чем-то говорили с возницей, назвавшимся Иваном, Михаил особо не вникал в услышанное и выговоренные им самим же слова. Да дело и не в том. Сегодня перед ним приподнялся краешек завесы, именуемой судьбой или роком, а еще говорят, да и учат в церкви – Божьим предопределением?! А, может быть, всем вертит Господин Случай? Не окажись в поле мужика, не начни он палить из ружья, страшно представить, что могло быть? Право, не хочется думать о том, буквально ветхозаветном конце, чудом не наступившем. Слава Богу, что сия чаша миновала его!

Погруженный в недавние страхи, Облов невзначай поднял голову и был приятно удивлен: помятая медная луна, словно ярко начищенная лампа Аладдина, низко нависала над степью.

Она осветила с придирчивой тщательностью всякую лощинку, всякий бугорок, выкрасив поле по горизонту в золотистый, режущий глаз цвет, она подмешала тот же колер в гладко накатанное русло проселочной дороги, сабельные ударом рассекшей степь на две половины. Огромный простор под прозрачным звездным куполом завораживал звенящей пустотой, даже цокот копыт, и тонкое нервное позвякивание упряжи не нарушали разлитого в природе равновесия и безмолвия. Царственный покой объял землю. Целебная нега наполняла душу и плоть. «Мир тебе человече, – мудро возглашала природа, – мир тебе во веки веков!». Ехать бы вот так всю оставшуюся жизнь, ничем не утруждая себя в застывшем подлунном мире, оцепенев разумом, напрочь отмякнув сердцем и лишь впитывать жадными глазами чарующую ночную тишину.

Как не притягательны идиллические видения, они только эфемерная грань между горестными полосами, обступающей нас жизни: чередующимися, наползающими, рвущими друг дружку на хрупкие куски. От зловредной реальности никогда не уйти, как и не пытайся – она настигнет и уколет, больно уязвит в самый неожиданный момент, в самом, казалось бы, обетованном месте.

Михаилу показалось что он знает эту местность. Вот сейчас дорога пойдет под уклон, внизу, в распадке покажется небольшая деревенька, окруженная рослыми осинами. Вот-вот появится покореженный дорожный указатель с искромсанной табличкой: деревня Гостеевка. Бред какой-то?! Такого просто не может быть! Михаил, что иногда порой случалось с ним, проникся безумным холодком дежавю. Он намеренно взял себя в руки, хотя, безусловно, знал – Гостеевка с той идиотской выходкой далеко-далеко на севере. Видимо нервишки сотворили злую шутку, восприняв схожесть природного ландшафта за подобие похороненного в памяти места.

Но он уже навязчиво вспомнил и сирого крестьянина, выпоротого им, явственно спроецировал образ невинно загубленной лошаденки, ощутил рукой холодную тяжесть браунинга, а потом хруст отступных денег.

Облову стало нехорошо. На душе гадко заскребли кошки. Он силился втолковать себе, ничтожность повода, из-за которого распустил нюни, будто девчонка курсистка, расслюнявился с полпинка, но ничего не мог поделать с собой. На него накатило чувство, казалось незнакомое ему, чем-то похожее на муки похмелья, чувство выбивающие почву из-под ног, впрочем, он уже знал – то есть не что иное, как давно позабытое им состояние срама. Да, когда-то его изводил неприкаянный стыд, не понаслышке гнобила немочь, саднящую душу. Он мучился и болезненно переживал, поэтому, всегда прежде старался, во что бы то ни стало предвосхитить, избежать поступка достойного позора, даже гнал порочащие мысли, лишь бы не жег запоздалый стыд. Да-да, именно стыдливые муки совести, которые он почему-то утратил, потерял впопыхах, теперь овладели им. Было время, он не нуждался в том нравственном камертоне, он намеренно по дурости выбросил его. Но разве можно уйти от самого себя, даже изгваздавшись в грязи, все равно в тебе останется невластная тебя частица горнего мира, которая коль нужно вырастет до вселенских размеров – останется именно она – душа. И она скорбит, и она ноет, болит, страждет твоего очищения.

Ой, нехорошо, ой лихо! Душа саднила, горела! Облов совестился самого себя, стеснялся своей необузданности, своей жестокости, своей черствости к людям. Походя, сраженная лошадка немым укором стояла перед глазами, а сердце колола теперь совсем ранящая мысль: «Сколько их – невинно убиенных, – людей, не лошадей, не скотов, а людей – подобия Божьего?!» Его мозг уже не вмещал содеянного, в голове мутилось, нельзя полностью отдаться подобным мыслям, непременно тронешься умом. Невыносимое состояние?! Об этом, просто, нельзя думать, «там львы».

Они свернули к затаившейся в распадке деревне. Селение встретило их нависшей в воздухе настороженностью: ни лая собак, ни проблеска света в оконцах, только оплывшие словно гигантские сосули столбы дыма из печных труб, подтверждали что все же здесь обитают люди. Иван подкатил к вросшей в сугробы избушке, отставил жердь, преграждающую въезд во двор, повел лошадь под уздцы в низкое тесное стойло. Облов огляделся – диковинная местность! Чудные люди поселилась тут, ни плодового деревца, ни смородинового кустика на огородах, ветхие, полуразрушенные надворные постройки, голые тесины вместо изгородей, сплошь соломенные, изглоданные крыши на избах, даже не доносится запаха хлева – духа деревенской, полноценной жизни. Уж не сектанты какие обосновались в этой глуши?!