Сергий Чернец - Путевые заметки. Рассказы

А на рассвете, в косых лучах восходящего утреннего солнца, она после бессонной ночи, вдруг так похорошела, так порозовела лицом, как роза расцвела и посвежела. Как представилось мне, – ну вот, как будто бы она в это утро каталась на коньках по морозному катку и вся благоухающая снегом и здоровьем предстала предо мной в этом холодном осеннем рассвете.

Она была в чём-то умнее, умудрённее что ли. И разговаривала будто не со мной, а со своим отражением в утреннем тумане. «Давать в любви обещания и клятвы… разве это не грех, это тяжкое оскорбление самого чувства любви, любовь бескорыстна», – ответила мне Марина, когда я обещал любить её вечно и любить только её одну. Ей вероятно известно было что-то большее в жизни, был опыт. А тогда мы провели с ней приятный месяц – «медовый», и работали и вечера все были рядом. Эти дни навсегда, неизгладимо врезались в памяти. Я помню каждое слово, каждую улыбку; теперь это – моя «тайная шкатулка с сокровищами».

– Вижу, дружище, что я тебя заговорил, – сказал тогда Юрка, увидев мое молчание и приняв его за смущение.

– Возможно у тебя есть своя история первой твоей любви. Но жизнь она полна умными вещами и каждое событие в жизни, как глава из учебника. А то был так называемый пубертатный период – сказать тебе умными словами. А как ты знаешь, я был всегда умнее всех в классе. И с годами вообще много философствую. Это «событие», в кавычках конечно, потому что это великое событие сейчас видится мне по-другому, и Марине я многим обязан.

О, как много она мне дала и какой я перед ней неоплатный должник. В любви Марина была, мне кажется, истинной избранницей. Знаешь ли, какая мысль приходит теперь мне часто в голову? Думаю я так: инстинкту размножения неизменно подчинено всё живущее, растущее и движущееся в мире, от малой клеточки до Царей-Кесарей. Но только человеку, этому цветущему перлу и вершине творения, ниспослан полноценно великий дар Любви. И посылается совсем не так уж часто, как это нам кажется, – будто бы все молодые испытывают это чувство. Я встречал многих, которые и понятия не имели о любви.

И ты знаешь! Все эти случаи о высокой, самой чистой, самой преданной любви – выдуманы талантливыми поэтами и писателями, которые жаждали такой любви, но никогда не находили её, потому что в жизни её не бывает. Есть мимолетное недолгое умопомрачение – и всё.

(Я был не склонен к философии, был примерным слушателем и все рассуждения Юркины почти дословно «записал в своей памяти).

Видишь ли: все мы мыслим, думаем, философствуем, я полагаю, каждый, непрерывно, в течение всей жизни. Но настоящих философов человечество знает не больше десяти – двадцати. Все мы умеем рисовать фигурку человечка: два кружочка, один с двумя точками-глазами, и вместо рук и ног четыре палочки. Миллионы художников рисовали картины намного лучше, а иные и гораздо лучше, но ведь есть пределы такие до которых никто не мог добраться, – есть Леонардо да Винчи, Рембрандт, Рафаэль. Кто из нас не умел бы промурлыкать легонький мотивчик или подобрать мелодию одним пальцем на пианино? Но наши музыкальные способности не сравнятся с гениями – с Бетховеном, Моцартом или Вагнером. Так мы не можем сравниться с гениями ни одной общей душевной чертой.

Иные люди от природы наделены большой физической силой. Другие родятся с острым зрением, что свободно видят даже кольца Сатурна в ночном небе. Так и Любовь. Она – есть высочайший и самый редкий дар неведомого бога.

Подумай-ка. Сколько миллиардов людей от сотворения мира сходились, наслаждались, оплодотворялись-размножались и занимались этим в течение миллионов лет. Но много ли раз ты слышал о большой и прекрасной любви, о такой любви, которая выдерживает всякие испытания, преодолевает все преграды и соблазны, торжествует и над бедностью, болезнями и клеветой и долгой разлукой. Это воспето только в поэмах и в сказаниях, как мечта, а было ли на самом-то деле?

Покажется тебе, что я несу бред. Не спорю. Может быть я тут выпил чуточку лишнего. Но была такая эпоха, напомню тебе. Когда человечество вдруг осознало всё болото грязи, мерзости и пакости, которое засосало любовь, и сделало попытку вновь очистить и возвеличить её в виде идеала женщины. Это была эпоха рыцарства средневекового, о рыцарях вспоминают теперь при каждом слове о любви. Рыцари поклонялись перед прекрасной дамой сердца. И как жаль, что это почти священное служение женщине выродилось в карикатуру Возрождения – в Дон Кихота Ламанческого, в шутливую трагедию.

Но кто знает, кто знает грядущие судьбы человечества? Оно столько раз падало ниже всякого животного…, как в Египте при Клеопатре были развращенные оргии, как в Римской империи было попрано чувство любви: можем видеть на раскопанных Помпеях, где на домах и на дорогах указатели к развратным утехам найдены, и все знают о разврате и оргиях патрициев. Может быть, человечество снова поднимется в божественный рост. Может быть, опять придут аристократы духовные, жрецы любви истинные, поэты и рыцари, целомудренные её поклонники?!

Вот и все – разочаровано сказал он в конце своего философского рассуждения. – Я уже говорил тебе о двадцати философах в истории. И мне не быть двадцать первым. Тем более что одни из философов как-то сказал: «помолчи – и будешь философом».

Я потерял мою любовь очень быстро, даже полгода не хватило. Она уехала, отец её из воинской части переехал далеко в Сибирь, и она перевелась в другой университет. То ли в Красноярск, то ли в Новосибирск.

А моя волшебная Марина, была создана богом любви, именно для большой, счастливой любви. И она остается у меня в памяти навсегда».

Но любовь крылата! как говорят все поэты. И знаешь, я был разочарован в своей способности к любви в дальнейшем. Еще не раз я пытался найти любовь, вторую и третью. Но оказался не способен обрести такую же, как та. А та, первая любовь будто имела два белоснежных лебединых крыла и летала в небесах вместе с птицами. А все остальные мои влюбленности были, как полеты пингвина, который только и мог бежать по земле, расправив свои небольшие крылышки. Земные бытовые вопросы всё время не давали мне оторваться и вспорхнуть. Другие женщины, которые мне встречались оказывались как пчёлки, которые и способны были летать, но от цветка к цветку, собирая пыльцу и принося домой свой мёд. Они всё собирали в дом, в дом.

А у каждого человека в душе, где-то в её плохо освещенных уголках, бродят такие полутёмные, полумысли, получувства, полуобразы, о которых стыдно и стеснительно говорить вслух даже другу.

«Теперь вот я одинок» – заключил Юрка.

И в душе моей сохранилось много, много сладких чудесных воспоминаний, заветных кусочков нашей неповторимой любви с Мариной. Её любовь была проста, невинна и свежа, как дыхание цветущего растения. Она любила меня так же радостно и беззастенчиво, как в первое свидание. У неё не было любимых словечек, ни привычек в ласках. В одном она оставалась постоянной: в своем изяществе, которое затушевывало и делало незаметным все грубые, земные детали любви.