Валерий Поволяев - Опасная тишина

– Неплохо, однако, – прокомментировал Мягков, – целый патронный завод. И на кого же, сударь, вы собрались охотиться?

– Ды-ы-ы… – Гиви никак не мог справиться с навалившейся немотой – одна щека у него задергалась нервно, слезы из глаз покатились сильнее.

– Ну что ж, – Мягков хмыкнул, – подождем, когда обретете речь и сможете… – комендант сделал пальцами выразительное округлое движение, – сможете говорить правду и только правду. – Он перевел взгляд на бойцов. – Давайте-ка этого короля наперстка и швейной машинки «зингер» в накопитель. Пусть малость посидит, подумает, как вести себя дальше.

Гиви задергался было, но бойцы подхватили его под микитки и буквально по воздуху, на весу, перенесли в соседнее помещение.

– По национальности Гиви – осетин, а имя носит грузинское, – сказал комендант, повернувшись к Никодимову. – С чего бы это, а?

Никодимов промолчал.

Бревенчатый ветряк был виден далеко – здания выше мельницы в станице не было, поэтому световой сигнал, – три проблеска, поданные фонарем «летучая мышь», не разглядеть мог, наверное, только слепой.

Сигнал из Петровки в плавни подали вовремя, минута в минуту, спустя короткое время повторили, хотя с выходом из плавней «камышовые коты» замешкались.

Предводитель «котов» штабс-капитан Тихоненко придержал своих подопечных специально.

– Особо торопиться не будем, – сказал он, – пусть полковник со своими бойцами поработает в городе, повесит десятка два большевиков – самых главных, а мы довешаем остальных и, соответственно, примем участие в заключительном акте.

Такую позицию штабс-капитана обитатели лиманных зарослей поддерживали – подставлять свои головы под чекистские пули им не хотелось.

«Камышовые коты» проверили оружие, на плечи навесили мешки, переделанные в котомки, – кто знает, может, они уходят из этих обрыдлых мест навсегда, в городе, в порту определятся на захваченные суда и уплывут в Турцию, либо осядут на захваченных квартирах, так что оставлять здесь кровное, с трудом нажитое барахло не следует, все надо брать с собой.

Штабс-капитан Тихоненко на этот счет молчал, не высказывался, а раз не высказывался, то, значит, такую позицию поддерживал.

– Ну что, будем выступать или подождем еще малость? – спросил он у своего заместителя, такого же пехотного штабс-капитана по фамилии Дзюба, человека желчного – у него даже кожа на лице и руках была пропитана чем-то горьким, пергаментно желтела и нехорошо шелушилась. – А?

Дзюба отер рукою лицо и неожиданно покладисто кивнул – надоело штабс-капитану сидеть в плавнях, кормить комаров и ловить на печеных лягушек жирных местных сомов. Проговорил витиевато, будто городской поэт, окруженный на балу в дворянском собрании привлекательными девицами:

– Пора покидать этот жалкий приют, где просьбы о хлебе ничего не значат.

Удивленно покачав головой, Тихоненко засмеялся: надо же, как разошелся боевой соратник – Пушкин прямо-таки, Державин Гавриил Романович, Афанасий Фет, Тютчев… Раз Дзюба говорит стихами, значит, чует победу, Дзюба понапрасну под Фета подделываться не будет. Это Тихоненко знал точно и скомандовал голосом, сделавшимся, как в прежние годы, когда под его началом находился ударный батальон, звонким, молодым, наполненным сочными бронзовыми нотками:

– Вперед!

Потихоньку, стараясь ступать шаг в шаг, одолев две густо заросшие протоки, отряд «камышовых котов» добрался до главного канала, также сильно заросшего, пахнущего гнилью, заляпанного слизью прелых растений (люди Тихоненко специально не трогали его, канал выполнял роль маскировщика, прикрывал следы), и, пройдя по воде метров двести пятьдесят, выбрались на берег.

Вода в канале мелкая, дно плотное, нога не увязала в нем, как, допустим, в Ахтарском лимане – там можно было увязнуть по шею, без посторонней помощи вообще не выбраться, а тут совсем другое дело: если человек был повыше ростом и сапоги имел длиннее обычных, то мог выйти из плавней с сухими ногами.

На берегу, отряхнувшись, почистив мундир, сбив с него камышовые остья, Тихоненко вытащил из кармана часы, прикрепленные к серебряной цепочке, глянул на циферблат. Проговорил спокойно, размеренно, словно бы речь шла о чем-то рядовом, свершавшемся каждый день:

– Надо полагать, полковник Попогребский уже перевешал всех большевиков в городе.

– Не уверен, Сергей Сидорович, – заметил Дзюба, стоявший рядом, также вытащил из кармана часы, щелкнул крышкой. – Попогребский – не из тех людей, которые любят таскать каштаны из огня собственными руками.

– Надеемся, что ситуация заставит его это сделать, – Тихоненко хмыкнул и спрятал часы в нагрудный карман. – У Попогребского выхода нет – только вешать. Иначе большевики повесят его самого. Арифметика простая, – штабс-капитан хмыкнул еще раз и призывно махнул рукой: – За мной!

На ходу Дзюба оглянулся – хотел послать плавням прощальный привет, но в дрожащей горячей темноте ничего не увидел – все поглотила черная стенка камышей, – проговорил глухо:

– Надеюсь, Сергей Сидорович, сюда мы больше не вернемся?

В ответ прозвучало философское, хорошо известное в России:

– На Бога надейся, а сам не плошай…

Сила, вываливающаяся сейчас из камышовых джунглей, была опасная, злая, хорошо вооруженная, только одних пулеметов – английских, ручных, с большим запасом патронов, было у идущих четыре.

А четыре пулеметных ствола могут запросто перевернуть мир. Тихоненко эту силу ощущал и понимал, что способен принести большевикам урон не меньший, чем Попогребский со своим полком. Недаром же философы болтают о месте личности в истории – один человек, если на его стороне Господь Бог, может стать великой силой, – и они правы.

Так и он, штабс-капитан Тихоненко, солдат, который до сих пор не снял со своего кителя погон, не сдался, станет исторической личностью, известным человеком…

Он знал, что нити этого восстания ведут в Екатеринодар, в центр Кубанской области, а из Екатеринодара – дальше, что им обещали свою поддержку англичане, а три французских фрегата, что сейчас стоят у берегов Турции, готовы по первому же сигналу рвануться в Совдепию, поддержать своими пушками борцов за вольную Россию.

На лице Тихоненко возникла торжествующая улыбка.

Он шел впереди колонны «камышовых котов» и победно улыбался. О том, что смеется тот, кто смеется последним, – есть такая мудрая русская пословица, – штабс-капитан не думал.

Конечно, ему, как командиру, могли подвести коня, – это было несложно, – но он был доволен тем, что идет вместе со всеми пешком, хорошо видная в темноте колея ловит свет звезд, льющийся с неба, мерцает таинственно, отзывается ответным свечением, ласкает душу.