Елена Блюмина - Балет асфальтовых катков. Невыдуманные истории

Иллюстратор Елена Блюмина

© Елена Блюмина, 2017

© Елена Блюмина, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-8296-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

А я вот дитя революции. Да. Ибо, не случись в 20 веке этого грандиозного социального катаклизма, шансы мои появиться на свет, мягко говоря, были бы ничтожны. Ну, то есть, конечно, чему быть, того не миновать, – и душенька моя беспокойная уж нашла бы, в кого вселиться, но только это была бы, как говорится, совсем другая история и, скорее всего, другая география. Российская империя и обычаи ее населения оставляли слишком мало шансов для смешения тех генов, что так дружненько уживаются во мне в текущем воплощении. Сейчас объясню.

Обе мои прабабушки по материнской линии, Остроумова и Луговская, родились и выросли в селе Катунки Балахнинского уезда Нижегородской губернии. Да только Таисия Остроумова происходила из очень и очень зажиточной семьи и, пока ее муж, прадед мой Петр Фульвианович, не слишком удачно на театре военных действий выступал (был ранен да попал в австрийский плен), завела строчевышивальную мастерскую, в которой трудилось несколько местных мастериц. Году эдак в 1915 выглядела Таисия Павловна вполне светски.

1915 год.

Прабабушка Таисия Остроумова с детьми. Ближняя к ней девочка – бабушка моя Анна Петровна.

Прабабушка же Анна Луговская примерно в это же время одевалась совсем по-другому, и не случайно. Эта семья была отнюдь не богата, но самое главное – были Луговские старообрядцами.

1909 или 10 год

Прабабушка Анна Луговская с детьми. Крайний слева – мой дед Константин Александрович Луговской.

Получается, что семьи будущих маминых родителей хоть и жили в одном селе, да каждая в своей социальной и конфессиональной нише. А это значит, что Костя Луговской ну никак не мог бы жениться на Анечке Остроумовой: у староверов с этим строго, даже и сейчас. Но в 1917 году случилось то, что случилось, и Костя с братом Иваном оказались в числе первых комсомольцев и, соответственно, атеистов села и родительского благословения на брак уже не спрашивали. Так что в 1927 дед Константин благополучно женился на бабушке Анне, и дочь свою они назвали уж точно не по святцам – Изольдой.

А Таисия Остроумова лавочку прикрыла, зашила накопленные золотые червонцы в подол юбки, с которой потом до конца дней своих не расставалась, а запас уже готовых изделий замуровала в стену своего двухэтажного дома, на первом этаже которого мастерская и располагалась. В начале 1970-х часть Катунок подпала под затопление в связи со строительством на Волге очередной ГЭС. Дом, в котором к тому времени жила семья ее старшего сына, стали разбирать, и «клад» этот нашли: полуистлевшие скатерти и наволочки. Выбросили все, конечно. Понятное дело, в матримониальные планы своих пятерых детей ни Таисия, ни вернувшийся из австрийского плена Петр тоже не вмешивалась: не те времена были, чтобы дети родителей слушались. И там уж – кто во что горазд.

Но ведь и внучка ее, Изольда Луговская, никогда бы не стала Блюминой, не будь отменена черта оседлости 1 1 Черта осёдлости – в Российской империи с 1791 по 1917 год – граница территории, за пределами которой запрещалось постоянное жительство иудеям и цыганам. и не завладей умами и сердцами идея всеобщего братства. Во-первых, моя мама просто не встретилась бы с моим папой, чьи родители не смогли бы переехать из Гомеля в Нижний Новгород, а во-вторых, прадед Моисей Гуревич, отцов дед, хоть и состоял на казенной службе (оценщиком леса трудился), и детей своих в гомельскую гимназию посылал, а все ж таки был прежде всего правоверным иудеем. Отношения с народом-богоносцем имел сложные. Его самого, а особенно жену Ривку, которая была знахаркой и весьма успешно лечила всякую животину, крестьяне местные очень уважали. Как рассказывала бабушка моя, Рахиль Моисеевна, накануне очередного еврейского погрома приходил к ее отцу деревенский староста и говорил примерно следующее: «Ты уж, Мойше, не обижайся, но тут намедни урядник приезжал, велел опять жидов бить. Так мы ни тебя, ни детей не тронем, конечно, однако же стекла для порядка побьем. Вы уж сидите тихо, носа не высовывайте!» И слово свое держал.

В общем, внуку Моисееву ни при каком раскладе не светило жениться на гойке, т.е. не-иудейке. Но 100 лет назад все так завертелось и сдвинулось с, казалось, незыблемых мест, перемешалось и перетасовалось, что встретились и соединились те, кому вроде бы вовсе не положено было этого делать, – и оп-ля-тру-ля-ля! – ваша покорная слуга имеет место быть.

У Верки Гореловой не было никаких шансов. Но она упрямо продолжала писать письма с объяснениями в любви Левушке Блюмину. Пусть, пусть он ее в упор не замечает, даже и не здоровается, когда они как бы случайно сталкиваются в институтских коридорах. Он ведь так избалован женским вниманием, на него девчонки просто вешаются. Но, похоже, еще ни одна не прибрала этого красавца к рукам. Вот и подружку Веркину – сероглазую блондинку Изольду – один разок всего на танцульках в ДК УВД, куда весь Пединститут по субботам бегал, пригласил.

А уж она куда как хороша, не чета простенькой Верке! Но у Изочки и самой кавалеров полки – одним больше, одним меньше – какая ей разница! Нет, Верка не завидует, но вот обидно же, когда одной достается все: и талия осиная, и грудь высокая, и носик точеный, и голос прямо хрустальный, а другой – сплошное теловычитание и ничего примечательного. Но как сладко замирает сердце, когда на институтской вечеринке стоишь, опираясь о рояль, а Левушка, встряхивая черными кудрями и сияя бесподобной улыбкой всем окружающим его плотным кольцом поклонницам (а значит, и ей, Верке!), играет аргентинское танго! Ах, на край бы света, хоть в таинственную Аргентину, хоть к черту на рога пошла бы Верка за этими карими глазами – да кто ж ее звал?