Андрей Накагава - Практики осознанных сновидений. Книга первая. Удивительные истории из снов. Реальнее и чище прикосновение иного. Какая глубина и понимание духовных слов. Но память, память остается за порогом

– Вот, господа, нам принесли вина, они же люди, хоть и собаки. Позвольте, генерал, зачем понадобилась вам моя рука?

Я вижу, крепко сжал его ладонь японский генерал.

– Эй, переводчик, что он там лепечет, коверкая поганый свой язык?

Как будто пытаясь что-то разглядеть в руке у русского солдата, очки поправив, с ухмылкой и презрением ответил переводчик:

– Спросил вас генерал, ведь вы не воин, что делаете здесь, идёт война?

Высокомерие, ненависть, ирония, ответное презрение сквозь человека кучерявого, сказало:

– Пытаюсь выпить, хочет, в карты поиграем, ему какое дело? Что, кроме смерти, мне он может предложить?

Пусть смотрит, как русский с честью умирает. Молча генерал покинул клетку, оставив неприятелю поднос. Потом отдал распоряжение, кого-то вывели во двор. Похоже, это был японец, в форме без погон. А впрочем, кто их разберёт, богата азиатами земля. Чувствую, видение теряю, ирония опасна для меня. Растратчик, казнокрад и вор. Таков был смысл приговора, несчастный на коленях, всё лицо в слезах, молчал. Протянутые связанные руки, и просто, безучастно своей казни ждал. Напротив переводчик оживлённо переводил всё русским:

– Сегодня, я вас поздравляю, честь выпала увидеть вам приём, доступный самураям. На взлёте меч срубает кисти и, опускаясь, голову снесёт. Есть у него красивое и древнее название. Он грациозен и изящен, лёгкий, словно бабочки полёт.

Какая красота возможна в смерти? От холода всё съёжилось в моей груди. Одно мне придаёт покой – это всё видение. Я безучастный зритель, весь смысл, вся истина, главное – не потерять контроль эмоций где-то впереди. И из всего кошмара запомнилось одно: взлетели срубленные кисти, и покатилась одиноко голова. Потом она остановилась, сверху павшие ладони словно уши закрывали. Будто кто, закопанный по шею в землю, с немым вопросом: «Что же наделал я?» Потом сам генерал, что казнью правил, кровавой саблей указал тому, кому поднос он подавал, на место рядом с павшим телом. И переводчик с той же хитрою ухмылкой, мыслями своими упиваясь, переводя, им от себя сказал:

– Кажется, вы генералу, как это на русском, полюбились? Каждому из вас даёт он шанс с оружием в руках или казненным умереть. Честь отстоять или безропотным скотом попасть под пули.

Господи, а сколько пафоса! А превосходство и презрение сочит сквозь все движения его! И этим он похож на кучерявого солдата. Роднит не кровь, роднят их чувства. Но сам себя ловлю на осуждении, и этим видение свое я удержал. Из разговоров пленных меж собой узнал, что кучерявого зовут Евгений. Уставился японский палец на него.

– Всё это будет на одном условии, если пройдёт он через такую казнь, что видели сегодня, ведь он не воин, господин Кародо ему позволит свою карму просмотреть». И замер говоривший в почтеннейшем поклоне. В смятении Евгений, наверное, близость смерти, всех трезвит.

– Что он говорит? Понятные как будто бы слова, но, что о чём, мне не понять?

Ему ответил человек, соратник по оружию. Он крепко сложен, в плечах косая сажень. Уверенность в себе, в своей же силе. Такому лишь бы воевать.

– Он говорит, что если вы, Евгений, пройдёте через казнь, то они позволят с оружием в руках за вас нам отомстить. Поверьте мне как старому вояке, тварь узкоглазую приятно будет наказать. Своею саблей я ему такой полёт устрою.

– Понятно, Михаил, а вы что все молчите? Ну, Юрка-то понятно, он ещё малец, а вы, Никита?

– А что я, будь у меня мой револьвер, пусть даже на дуэли, его бы однозначно пристрелил. А всю оставшуюся обойму в этих тварей разрядил. Хоть семь убитых мной японцев вместо цветов вам на могилу положил.

Внешне худощав, усики, бородка, но внутренне мне не понятен человек, Никита

– А вы, Борис?

Вот этот мне знаком, таких, по жизни много повидал. Отцом скинхедов я б его назвал, судя по ответу.

– Дайте мне только шанс, Евгений Петрович, вы же знаете моё отношение к этим косоглазым. Я этих нелюдей всей своей душой ненавижу, мочил их везде, где можно и нельзя, и мочить буду. До самой моей смерти. Да я его зубами загрызу, даже если у меня не будет оружия. Господи, когда же земля наша русская освободится от всей этой погани. Русская земля должна принадлежать только русским.

В подтверждение своих слов, он яростно сотряс решётку. Евгений, закончив свой опрос, к последнему солдату обратился.

– Силантий Петрович, спрашивать вас бесполезно, вы моралист. Вы далеки от духа русского.

И вновь, я вижу, окрылён Евгений! На смерть идёт, как будто бы на бал. Отпив вина последние остатки, пустой бутылкой словно эстафету веселья, безрассудства, удали лихой собратьям передал.

– Пусть будет по-вашему, русские в беде друг друга не бросают. Отомстите им за меня, ребята. Хорошо, хоть бинты принесли, запястья перевязать, заботливые твари.

Вижу, безропотно идёт Евгений, с гордо поднятой головой, на место казни. Медленно он на колени встал, перекрестился, руки протянул. Их перевязали, возможно, для того, чтоб много крови не терял. И молвил:

– Подойди, Силантий.

И тот, кого позвал он, подошёл немедля. Никто его задерживать не стал.

– Прошу, побудь со мной. Мне так спокойней.

Безжалостной и черной тучей подошёл к ним генерал, Силантия чуть в сторону подвинув, кому-то что-то приказал, так быстро по запястьям ударил сверху вниз мечом и отошёл, оставив их вдвоём.

– Господи, как больно, почему, Силантий, меня он не убил? Зачем он мучает меня, скотина?

– Не знаю, Женя, чем тебя утешить. Может, чтоб ты молитвы прочитал? До крови губы свои кусая, сквозь зубы порицал Евгений.

– Ты неисправимый моралист. О чём, скажи, молиться? Хотел я быстро умереть. Что ждать ещё от этого ублюдка. Молиться? Хорошо вам рассуждать. Не вас же на куски кромсают. Уж лучше б пуля в лоб. Как это больно. Зачем я согласился?

– Евгений, отец мне говорил, где гордыня сопли утирает, там совесть духовный опыт обретёт. Совесть – это тонкий инструмент спасителя нашего Иисуса Христа, которым он отделяет душу нашу от плоти, смертью обрезая пуповину. Всё, что нам предстоит, – это поверить, довериться Богу всем нутром своим, без оглядки.

Руки все в крови вдруг опустились, и взгляд стал твёрдым, словно ожил прежний тот Евгений, что любит спорить, рассуждать. Во взгляде том, не вижу боли.

– Опять вы за своё? Не полюблю я в жизни, врага, как самого себя. Смириться с тем, что медленно меня он убивает? Как будто бы вы с ним. Вы русский? Вообще вы за кого?

Ответ Силантия меня вдруг восхитил и поразил. И хорошо, что мне хватило сил видение, что вижу, удержать.

– Русский язык – духовный язык. Знание его делает человека контактным, а понимание – свободным. Быть русским – значит, стремиться к пониманию высших, духовных истин человеколюбия, самопожертвования ради любви. Вот вы только подумайте, как точно обозначили словами наши предки непотребные душе нашей черты характера. Зависть, ненависть, жадность, жестокость и многое другое. Эти внутренние чувства понятны нам обозначением слова. Русский дух стремится к пониманию иных, высших состояний души. Высочайшая из них, конечно же, любовь. Ибо Бог есть любовь. Соответственно, мы стремимся к пониманию Бога. И в этом нам помогает русский, духовный язык. Вот вы сказали о смирении, а между тем нужно понимать значение этого слова.