Марьяна Романова - Дневник Саши Кашеваровой

Но, оказавшись в полутемном зале, осторожно втянув из трубочки слабоалкогольный имбирный коктейль, который тотчас же поставила перед ним расторопная задастенькая официантка, Шевцов вдруг понял, что был не совсем прав. Освобождение от одежд – это не просто переход на некоторую стадию близости, это само по себе искусство. У него в семье все происходило так: жена Наташа, чиркнув спичкой, зажигала свечу, потом смотрела на него с истомой, распахивала полы застиранного халата, Шевцов откладывал книгу, притягивал жену к себе и опрокидывал ее на диван, подминая под себя. Раздевание не воспринималось ни прелюдией, ни игрой.

Девушка, которая танцевала на небольшой круглой сцене – та самая «Мальвина» из витрины, – вела себя по-другому. Странное противоречие – в ней, полуголой, извивающейся, не было ни капли доступности того вульгарного сорта, который провоцирует мужчин на реплики вроде: «Неплохо было бы такую поиметь!» Она воспринималась самодостаточной – словно не стояла в лучах прожекторов, ублажая взгляды, а просто танцевала перед зеркалом в собственной ванной, получая наслаждение от собственной юности и гибкости и ничего не ожидая взамен. У нее была узкая спина и крепкие ноги танцовщицы, ее руки были похожи на змей, танцующих перед заклинателем, а когда она закинула их за спину и расстегнула крючок серебристого бюстгальтера, Шевцов поймал себя на том, что у него вспотел лоб и, кажется, поднялась температура. Хотя он был из тех, кто в подобных ситуациях склонен говорить: «Ну а что я там не видел».

Танец закончился, а он все еще сидел, погруженный в медовый морок, как вдруг кто-то тронул его за плечо.

– Вам понравилось? – перед ним стояла Мальвина, разгоряченная, с капельками пота на плечах.

Шевцов тупо кивнул.

С тех пор он приходил почти каждый день. «Ты куда – офисы смотреть?» – спрашивала жена, подавая ему утренний омлет, и Шевцов кивал, чувствуя себя при этом подлецом и негодяем. Жена сочувствовала. Она-то знала, насколько он нежен и непригоден к выживанию. И видела, как старается. Каждое утро надевает лучший костюм и уходит бороться за мечту. Она сама была расторопной и не без той особенной «коммерческой жилки», которая иногда помогает делать золото из воздуха – она могла бы принять у мужа руль и за неделю все организовать. И офис, и сайт, и толковых сотрудников. Но Наташа видела, что ему хочется самостоятельности. Чтобы это был его проект. Его личная победа. Поэтому она молчала, сочувствовала и старалась обеспечить ему калорийное питание.

А у Шевцова – любовь к юной девушке с синими волосами. В стрип-клубе не приветствовалось, чтобы танцовщицы делились личной информацией с посетителями. В этом был смысл – зачем допускать деромантизацию. Одно дело, когда перед тобой пляшет страстная Эсмеральда, и совсем другое – когда ты знаешь, что на самом деле ее зовут Ира, она приехала из Самары, у нее годовалая дочь, сварливая свекровь и нервный гастрит. Мальвина не спешила делиться частностями своей жизни, на робкие расспросы Шевцова отвечала загадочной улыбкой и грустным взглядом из-под пушистых ресниц. Впрочем, в клубе были и другие танцовщицы, более разговорчивые, у них-то (за небольшую мзду) он и выяснил, что зовут красавицу Машей, она учится на последнем курсе педагогического и копит деньги, чтобы поехать на стажировку в бельгийский институт.

Чувство, которое Шевцов испытывал к синеволосой Маше-Мальвине, было так похоже на любовь, мысли о ее гибкой спине, острых коленках, гладкой коже и мягких волосах заставляли его просыпаться с улыбкой. Как будто крылья бабочки щекотали его живот изнутри. Хотелось раскинуть руки и полететь над городскими крышами, в пленительное никуда.

Да, это было так похоже на любовь.

Но не она. Шевцов понял это, когда встретил в «Театре Карабаса-Барабаса» ее, Алису. Это был запрещенный прием, тяжелая артиллерия, искушающая Лилит. Торчащие во все стороны волосы цвета медной проволоки, горжетка с лисьей мордочкой, свисающая с загорелого плеча. Она и сама была похожа на лису – вздернутый острый нос придавал ее лицу хитрое и немного детское выражение, хотя сеточка морщинок под ее зелеными глазами намекала на то, что Алиса успела разменять четвертый десяток лет. Мальвина была какая-то внеземная, как будто тень из эльфийского леса, ее можно было любить издалека. Идеальный объект для безответного любования. Алиса же – сама наглость, сила и страсть. В ней было что-то животное. Ее улыбка была похожа на оскал перед атакой – она поднимала розовую верхнюю губу, обнажала мелкие белые зубки.

А однажды к Шевцову, как всегда прячущемуся в самой неприметной нише, подошел менеджер клуба, обаятельный Базиль, который давно приметил скромного мужика, готового несколько раз в неделю оставлять за резинками девичьих чулок круглую сумму. Базиль держался дружелюбно, но без ненавистного Шевцову панибратства. Угостил текилой. А потом рассказал: в клубе, мол, есть возможность уйти с любой из танцовщиц в дальние комнаты и провести некоторое время в полном уединении. Конечно, это стоит денег, но постоянным посетителям клуб идет навстречу и делает скидки.

– С любой, – повторил Базиль, глядя в глаза Шевцову, – Да вот хоть… Алиса, подойди-ка к нам!

Так радость любования уступила место радости прикосновения. Вся жизнь Шевцова умещалась в те несколько десятков минут, которые он проводил за пыльными бархатными портьерами вульгарного алого цвета.

Так продолжалось несколько месяцев.

А потом у Шевцова кончились деньги.

И Базиль перестал пускать его в «Театр Карабаса-Барабаса».

Жена Наташа, конечно, в один прекрасный день обо всем узнала, после чего собрала вещи и ушла, не попрощавшись.

У меня завтрак с шампанским, а за соседним столиком две девицы громко обсуждают гимнастику для лица. Одна показывает, как правильно тянуть шею, вторая разминает рот, обе похожи на грустных клоунов, обе заказали «Птичье молоко».

Вчера я была в гостях у бывшего любовника. Сейчас он уже совсем старик. Впрочем, он был стариком и когда почти двадцать лет назад я бегала к нему на свидания. Это были красивые и нервные отношения. Я была как раз в том нежном возрасте, когда привлекает загадочность и недоступность. И как раз того интровертного типажа, когда кажется, что боль наполняет и обогащает. Я бродила по городу и искала того, кто сделает мне больно, – вот и нашла. Он был искусствоведом и арт-дилером, зарабатывал на современном искусстве, и ему невозможно было дать его почти семидесяти лет. У него была прямая спина, почти гладкое лицо с глубоко запавшими глазами, злыми и грустными, седина только на висках, длинные мягкие волосы он собирал в хвост. И пахло от него не как обычно пахнет от семидесятилетних мужчин – не пылью и осенью, а специями и ветром. О, как профессионально он играл на моих нервах – его приязнь была строго дозирована, после жгучей страсти всегда следовало арктическое молчание, иногда длившееся неделями, на протяжении которых я места себе не находила. У него часто менялось настроение – он мог привести меня в ресторан, чтобы отметить удачную сделку, пить вино и весело болтать, а потом впасть в меланхолию и отправить меня в такси, едва попрощавшись. Он был холост, и я мечтала, что однажды стану его женой. Меня вовсе не смущало, что он – старик, а я – студентка. Наверное, мне просто хотелось, чтобы время остановилось. Помню, еще все время обсуждала с Леркой: ну почему он никак не делает предложение, ну почему. Может быть, на День святого Валентина. Или в первый день весны. Может быть, в Париже. Или в мой день рождения. Мне наивно казалось, что раз я так молода и на все готова, то ему больше и мечтать не о чем. Потом я узнала, что вокруг него роилась целая толпа юных дурочек, для каждой из которых он был омм фаталь. Ему это нравилось – он питался нашей любовью как вампир, который уже триста лет встает из ветхого гроба, чтобы усладить жажду, и технологии его безупречно отработаны.