Сергей Таск - Женские праздники (сборник)

– Но ведь он мог и не тормозами заниматься. Поди докажи.

– А нечего доказывать, вот его собственные показания. Читаем: «Неисправность тормозов я пытался устранить в день аварии, но не успел…»

– Н-да, это все меняет, – следователь устало откинулся на спинку стула, и Коля отметил про себя, какое у него землистое лицо и как шея собирается дряблыми складками над несвежим воротничком. И впрямь старику пора на пенсию. – Хорошо, готовь материал, будем решать вопрос о передаче дела в прокуратуру.

Лицо Брянцева озарила совершенно детская улыбка. Он уселся за «свой» стол и с увлечением принялся за работу.

– Одно мне непонятно…

Коля оторвался от бумаг и предупредительно посмотрел на шефа:

– Да?

Следователь и Коля Брянцев сидели в маленьком кинозале. H. Н. дал знак, свет погас, и на экране пошли фотографии. Профессиональные, броские. Женя на улицах города. Женя в летнем кафе. Женя на пляже. Женя, Женя, Женя. Улыбающаяся, счастливая. Такой она была с Федоровым. За два дня, за день, может быть, за час до своей гибели. Чему она радовалась? Кому улыбалась?! Неужели не понимала, какой оборотень вошел в ее жизнь? Вошел, чтобы ее отнять.

– Н-да, история, – пробормотал следователь себе под нос, затем полуобернулся и громко попросил киномеханика: – Слушай, прокрути еще разок!

По шоссе мчалась машина, видимость была хуже некуда, но не из-за дождя или тумана – у человека, сидевшего за рулем, неудержимо текли слезы. Из динамиков звучал завораживающий хриплый голос, певший что-то по-английски, однако постепенно и почти нечувствительно для слуха его вытеснял другой, в той же тональности и того же тембра, только русскоязычный:

Мы не знаем, как был одет мужчина в этот теплый майский день, но во всем его облике, в каждой детали чувствовалась порода.

Присмотревшись, можно было заметить, что губы мужчины едва заметно шевелились, но даже когда они намертво сжимались, песня загадочным образом продолжала звучать – не иначе как в его воображении. Удивительно, как точно он копировал манеру исполнения. Но самое удивительное – почти дословно совпадали оба текста. Впрочем, все объяснялось просто: Олег Борисович Огородников был по профессии синхронист-переводчик, один из лучших, если не лучший в своем деле.

Он поднес к глазам визитку, на обороте которой был адрес – конечная цель его странного путешествия. Нет, он был не в состоянии прочесть чужие каракули. Хотя он и без чертежа помнил маршрут. Каких-нибудь два с половиной часа, и он увидит…

Всё? Ах да… Ритуальная записка.

Но что он может напоследок сказать жене? Дочери? Еще, чего доброго, решат, что он это сделал им назло. Нет, лучше не оставлять письменных улик. Он порвал на мелкие клочки начатую записку и выбросил в окно.

Когда он сунул голову в духовку, галстук назойливо зашлепал по лицу. Он начал было развязывать галстук, но передумал, заколол булавкой. И все равно из этой затеи ничего не вышло. Он задыхался.

Веревка в ярком целлофане, которую он почему-то прятал в корзине для грязного белья, измучила его совершенно. То узел развязывался, то ноги доставали до пола.

Звонок.

С петлей на шее он подошел к телефону. Не хотел подходить… а как не подойти?

– Алё, это кинотеатр?

– Это цирк, девушка, – криво усмехнулся он. – Сегодня и ежедневно: конферанс с петлей на шее.

Он положил трубку. На то, чтобы подняться из кресла, сил уже не было.

Долгая минута в полной прострации. Наконец он взял опять трубку кнопочного телефона, набрал номер. Пальцы дрожали меньше, чем можно было ожидать.

– Корнеев слушает. Алло?., алло!.. Вас не слышно, перезвоните.

Огородников, так ничего и не сказав, положил трубку. Глупо. Что за детские игры. Выкурил сигарету, немного успокоился. Снова набрал номер.

– Корнеев слушает.

– Огородников переводит.

Интересно, сколько лет они разыгрывают этот телефонный дебют?

– Олег, это ты сейчас звонил?

– Нет, – соврал он. – Ты можешь послать к офтальмологам Буравского? Вместо меня?

– Что, опять? – в голосе шефа появилась искренняя озабоченность, и это окончательно выбило Огородникова из колеи.

– Да, – с трудом выдавил он из себя.

– Э, да ты совсем раскис. Ладно, посиди дома. Что тебе сейчас нужно, так это покой.

– Ага, вечный.

Шеф хмыкнул.

– Вечный не обещаю, но отдельную палату Раскин тебе обеспечит. Недельки на две, годится? Тишина, сосны. Раскин тебя не то что на ноги, на уши, если надо, поставит. Когда я его…

– Значит, договорились. Переводил Огородников.

– Наслаждался Корнеев.

Отбой.

– Будем молчать?

Тягучий, слегка гнусавый голос – будто заложен нос. И рассматривает тебя без зазрения совести так, словно ты вошь под микроскопом. А самому и сорока, наверно, не будет. И это – врач! Даже надеть халат не удосужился. В Огородникове нарастала неприязнь к человеку, встречи с которым он ждал, можно сказать, как свидания с Господом Богом.

– Олег Борисович, мне жалко моего времени.

– А мне моих денег.

Раскин не только не обиделся на грубость, наоборот, она его развеселила. Смех у него, впрочем, оказался не более приятным, чем голос.

– Да, на аппетит не жалуемся. Но вас ведь о цене предупредили? – Ответа не последовало. – Сдается мне, чем-то я вам не приглянулся.

– Я ожидал увидеть врача.

– А, вы об этом, – Раскин небрежно показал на свой костюм, сшитый, кстати, безупречно. – Ну, во-первых, мой рабочий день закончен. А во-вторых… будь я в халате, вы бы чувствовали себя моим пациентом, то есть больным человеком.

Огородников впервые посмотрел на него без откровенной враждебности.

– А я, признаться, твердо рассчитываю к концу нашего разговора доказать вам, что вы здоровы.

– Если это одна из ваших психиатрических уловок, то вы явно переоцениваете ее эффективность.

Раскин расхохотался.

– А вам палец в рот не клади. Но – к делу. Ну так что, сами расскажете, что привело вас сюда, или предпочитаете, чтобы это сделал я?

– Любопытно будет послушать, – Огородников отказывался поддерживать шутливый тон, взятый собеседником.