Виктор Мануйлов - Матильда

Теперь, когда миновало несколько больничных дней, я вполне смирился с тем, что произошло, а поначалу мне показалось это чуть ли ни катастрофой. Да и то сказать: приехать на юг, в Сочи, чтобы отдохнуть и развеяться, а тут такое… А главное – я только что с трудом устроился на частной квартире, чтобы поближе к морю, уплатил за месяц вперед, едва начал оглядываться и примериваться, как обнаружилось это.

– Да у тебя, парень, желтуха! – воскликнула моя квартирная хозяйка, Таисия Ардалионовна, хлопотливая толстушка лет сорока пяти, глянув на меня и всплеснув руками. – Тебе надо срочно ложиться в больницу. У нас хорошая инфекционная больница. И главврач там, хоть и армянин, однако очень порядочный человек. Кандидат наук. Я сама там много лет проработала, но потом получила квартиру и перевелась в санаторий: ездить далеко стало. Может, в Москве у вас и больницы лучше, и врачи тоже, да пока ты доедешь… А вещички пусть побудут у меня, вернешься из больницы – и живи на здоровье, купайся в море, ешь фрукты-овощи. При желтухе они очень полезны. Особенно арбузы и дыни. Загорать, правда, много нельзя, ну да ничего, как-нибудь перебьешься. А я тебя навещу при случае.

Так все вот перевернулось. Оставив Таисии Ардалионовне все деньги, что у меня были, чтобы фрукты, во всяком случае, она не покупала на свои, если действительно вздумает меня навестить, попросил ее сдать в кассу обратный билет и к вечеру очутился в больнице, куда меня отвезла «скорая», вызванная моей участливой хозяйкой.

Меня занесло в Сочи так же, как заносит в этот город многих мужчин в возрасте от около тридцати до сорока с хвостиком, у которых не удалась личная жизнь. Впрочем, и женщин тоже, но те начинают раньше – где-то с двадцати пяти. Этот белый город, рассыпанный по прибрежным холмам, будто специально создан для того, чтобы здесь можно было стряхнуть с себя прошлое, в котором ты потерпел поражение. Здесь к тебе может вернуться уверенность, здесь можно снова обрести достоинство и оптимизм. А можно растерять последнее, если начать строить воздушные замки. Сочи не для воздушных замков, он для нормальной животной жизни, жадной и скоротечной, как во время хода лосося на нерест: хватай, жируй, когда-то еще придется…

Может, в это же самое время за тем же самым приехала сюда и моя бывшая жена. Может, не в Сочи, а, скажем, в Ялту. Или в Сухуми. Сухуми, пожалуй, даже более вероятен: ее всегда тянуло на черных. И ей, разумеется, повезло больше, чем мне. Только вряд ли она умеет ценить свое везение.

Еще слава богу, что я лежу не в общей палате, не с алкоголиками и бомжами. Нашлась для меня просторная веранда, с пыльными пальмами и фикусами, с видом на три стороны света: слева – на запущенный больничный сад с полузасохшими сливами и яблонями на скате холма, с делянкой кукурузы и проса, на двухэтажный дом поздней сталинской готики, желтеющий за больничным бетонным забором; прямо – на далекие холмы поверх развесистых ив и гору Ахун с торчащей на ней, будто обломанная спичка, башней; справа – на крыши домишек и окружающие их садики; и на все три стороны – на голубое небо, на звезды по ночам, на солнце с раннего утра до вечера. И не потому досталась мне эта веранда, что я какой-то особенный, а исключительно потому, что мест в палатах не было, и мне предложили на выбор: коридор или веранда. Я выбрал веранду.

Правда, здесь днем жарковато, а по ночам, наоборот, холодновато, и дует изо всех щелей, но мне дали три байковых одеяла, и даже лишний матрас.

– Только вы тогда никого ко мне больше не подселяйте, – попросил я, оглядевшись. И мне пообещали.

В первую же ночь выяснилось, что под полом веранды живут какие-то существа: то затихая, то усиливаясь, оттуда доносились шорохи, скрипы, повизгивания и похрюкивания, и я долго не мог уснуть, прислушиваясь и пытаясь определить, что же там такое происходит. Крысы? Но нигде после тщательного обследования я не смог обнаружить ни одной дыры в полу и стенах, а уж крысы бы точно их понаделали. И только случайно бросив взгляд за окно на желтое пятно от фонаря, равнодушно освещающего кусочек тропинки, увидел, как ее пересекает что-то темное, похожее на батон, за ним еще такое же, но уже несколько меньше, и еще, и еще, не более теннисного мяча, – и рассмеялся облегченно: ежи. И сразу же уснул спокойно.

А через пару дней ко мне на веранду подселили Сергея, почти моего ровесника, врача-окулиста, страдающего, к тому же, чахоткой. Предварительно испросив моего согласия. Даже удивительно – это я по поводу согласия…

– Между прочим, что господь ни делает – все к лучшему, – философски заключил мой рассказ о том, как я попал в больницу, Сергей. – Желтуха, между прочим, не самая худшая болезнь. Тебе, между прочим, шах.

Мы с Сергеем разыгрывали тридцать восьмую партию в шахматы. Шел четвертый день нашего турнира. Играть нам, по правде говоря, не слишком-то хочется, но делать все равно нечего. До ужина далеко, обедали мы всего лишь полчаса назад. И ни книжек, ни журналов, ни газет: в инфекционных больницах чтение не поощряется, дабы не стала бумага разносчиком инфекций. Вот мы и двигаем потертые деревянные фигурки по потертой доске, заканчивая одну партию и тут же начиная новую. Мы играем даже тогда, когда лежим под капельницами. Как раз нам должны поставить эти самые капельницы, да почему-то задерживаются. Может, потому, что сегодня воскресенье?

– Что-то с капельницами нынче не спешат, – заметил я, глянув на часы и прикрывая своего короля слоном. – Этак мы без ужина с тобой останемся.

– Без ужина не останемся, но есть надо вовремя, ибо организм привыкает к порядку и своевременно вырабатывает желудочный сок, – говорит Сергей, будто он сам установил зависимость между порядком и выделением желудочного сока. Затем, глянув на меня белесыми глазами, великодушно предупредил: – Между прочим, я могу забрать твоего коня.

– Что ж, бери.

– Я зевки, между прочим, не принимаю.

– Почему ты, между прочим, решил, что это зевок? Я, может, как раз и рассчитываю между прочим на то, что ты между прочим клюнешь на этого коня.

Сергей надолго задумался, обхватив руками свою белобрысую голову с уже заметной проплешиной, даже не заметив моей издевки по поводу его бесконечных «между прочим». Он уставился на моего коня, и было видно, как его глаза мечутся по доске, отыскивая скрытый подвох. Так и не преодолев искуса, он уже было потянулся рукой за конем, как к нам на веранду пожаловал дежурный врач, еще довольно молодая и миловидная широкобедрая армянка, со всеми признаками раннего увядания: шея изрезана глубокими морщинами, морщины под глазами, а в глазах – усталость и печаль. Зовут докторшу Анна Ивановна, а больные между собой – Анна-Ануш, потому что на самом деле она не Анна, а Ануш, и отца ее зовут не Иван, а Аванес, но Ануш Аванесовна как-то не звучит для русского уха, да и докторша не против, чтобы ее звали на русский лад: чай не в Армении живет, а в России.